Возвращение в эмиграцию. Книга 2 - [133]

Новеньких оформили по уставу, продержав на плацу несколько долгих часов. Пока оформляли, после вели беспорядочным строем в барак, Борис Федорович вдыхал полной грудью ядреный осенний воздух. После загаженной человеческими миазмами атмосферы вагона это было словно нежданный подарок судьбы, а мозг сверлила веселая мысль: так ведь отсюда и драпануть можно.

Но плотно стоявшие кедры молчаливо покачивали роскошными кронами, как бы говоря: «Не вздумай, дурашка, пропадешь!» «Посмотрим», — с надеждой огляделся по сторонам Борис Федорович. Он вошел в переполненный, длинный, с узкими подслеповатыми окошками под потолком барак, получил место и стал устраиваться на жестких нарах, лишь мельком глянув на соседа и буркнув короткое приветствие. Душа просила тишины и одиночества. Тишины в бараке быть не могло. Барак хрипел, галдел, матюгался. Но хоть какое-то одиночество и неполную тишину Борис Федорович обеспечить себе умел. Достаточно было повернуться спиной к соседу, одно ухо положить на сбитую в комочек шапку, а другое прижать ладонью правой руки.

К новым порядкам Борис Федорович приспособился быстро. Да они ничем особым от прежних, там, на Донбассе, не отличались. Подъем — отбой затемно. Не отличишь, когда день начинается, когда кончается. Торопливая еда: пайка хлеба, баланда, редко прогорклая каша. Жена еще не знала, куда его увезли, и Борис Федорович не скоро ждал посылки. При двенадцатичасовой работе, все кайлом да лопатой, его внутренности стал одолевать постоянный, унизительный голод. Но на всю оставшуюся зэковскую практику он запомнил урок, преподанный ему одним уголовником.

Дело было месяца через полтора после этапа. За эти шесть недель Борис Федорович отощал до невозможности. Одни мослаки остались.

Голод низводил на уровень новых, не осознаваемых инстинктов. С ними он пытался бороться, убеждал себя не сползать во мрак одичания. Ведь он — человек. А «Человек — это звучит гордо!» Он раз за разом повторял запавшую в голову с давних пор фразу. Откуда она взялась, он уже и не помнил, не важно было.

Повторять повторял, а что толку. Он видел — гордые здесь не выживают. На всем белом свете почти лето, а тут поздняя, с утренними заморозками осень. Значит, сорокоградусные холода уже не за горами.

Так вот, этот урок с уголовником, вернее будет сказать, социально-близким. Кому «близким», этого Борис Федорович не понимал. Во всяком случае, не с ним.

Выдалась в тот день короткая свободная минутка перед вечерней проверкой. Рабочей скотине тоже и дух перевести иногда дозволяли. Борис Федорович не хотел идти в душный барак, присел на корточках под стенкой. Да и день был на редкость тихий. Последний луч уходящего солнца каким-то образом пробрался сквозь переплетение ветвей, лег светлым пятнышком неподалеку от рассевшегося зэка. Небольшое пятнышко, всего с детскую ладошку. Но сверкнувшая при этом искра заставила Бориса Федоровича насторожиться. Чудо! Там, вдавленная чьим-то каблуком, лежала консервная банка.

В секунду рот Бориса Федоровича наполнился слюной. Он чуть не замычал от пронзившего его нутро омерзительного животного вожделения.

Умом знал. Банка пуста. Она просто перевернута вверх дном. Но сумасшедшая надежда заставила его передвинуться, не вставая и протянуть руку. Он поддел ногтями и вытащил ее из земли. Пустую, конечно. Когда-то в ней находился рыбный частик в томатном соусе. Борису Федоровичу явственно почудился ни с чем не сравнимый аромат измельченной бросовой рыбешки. Как откроешь крышку, так и увидишь первым делом слой густого рыжего растительного масла, с редким вкраплением специй. Ему даже представилось, как ели из банки, тщательно очищали ее кусочком хлеба.

Печальными глазами смотрел Борис Федорович на обманувший его ожидания бесполезный предмет, как вдруг внимание его привлекло темное образование, в том самом месте, где откручивают крышку. Борис Федорович осторожно ковырнул заскорузлым пальцем. Да, это был крохотный кусочек рыбьего хвостика, засохший, приставший к жести.

В тот же миг банка полетела в сторону, выбитая ударом чужой ноги. От мгновенного разочарования Борис Федорович даже не успел почувствовать боли в зашибленных пальцах. Поднял голову.

Над ним возвышалась плотно сбитая фигура блатного.

— Ты, фрайер, — прохрипел социально-близкий, — мать твою перемать так и эдак! Хочешь вернуться живым к своей бабе, не смей жрать ничего, кроме баланды и пайки, понял?

Блатной не присел на корточки, и Борис Федорович быстро отвел голову. Знал, что за этими словами может последовать немедленный удар ногой в лицо. Но на блатного по неизвестной причине напал добрый стих. Он принялся развивать полезную жизненную установку.

— Сколько дают — то и твое, понял? Желудок сожмется, станет маленький, как грецкий орех, — он сложил колечком кургузые пальцы, — тогда и жрать хотеть перестанешь. А будешь всякую херню подбирать, по помойкам лазить, подохнешь. Понял? До лета доживешь, собирай травку. Вот такую. Заваривай и пей.

Откуда-то из бездонного кармана ватных штанов блатной достал бесформенное, потерявшее вид соцветие какого-то растения.

Борис Федорович все еще ждал удара в лицо. Блатной не мог не воспользоваться удобным положением. Но тот хрюкнул смешком, бросил «фрайеру» сухой комочек и ушел враскачку.