Возвращение Скарамуша - [80]

— Положение вождя великой Нации ко многому обязывает, гражданин представитель. А вам до сих пор не хватало средств, чтобы обеспечить себе условия жизни, подобающие человеку такого звания. К вашим блистательным качествам, к столь возвышенному бескорыстию и всепоглощающему патриотизму нет нужды добавлять спартанскую добродетель умеренности.

Опьяневший Шабо снова бросился всех обнимать. При этом пыл его всё возрастал, и, поскольку малышка Леопольдина оказалась последней, ей достались самые жаркие объятия. Она едва не заплакала от смущения и выбежала из комнаты, чтобы, как выяснилось позже, броситься к Андре-Луи.

Когда Андре-Луи и де Бац уходили, Леопольдина появилась из-за лавровых деревьев во внутреннем дворике. Девушка была бледна и заметно дрожала.

— Господин Моро, — позвала она, не заметив в расстроенных чувствах, что обратилась к Андре совсем не в патриотическом духе.

Андре-Луи застыл. Де Бац бросил на девушку беглый взгляд, приподнял густую бровь и тактично отошёл к калитке.

— Я хотела сказать вам, сударь, — она замялась, начала снова, запнулась опять. — Надеюсь, вы… вы не думаете, что я… одобряю… вольности гражданина Шабо.

— Гражданин Шабо — большой человек в государстве, — сказал Андре-Луи, едва ли понимая, что говорит.

— Какое это имеет значение? Будь он хоть самим королём, для меня ничего не изменилось бы.

— Я верю вам, мадемуазель. — Андре-Луи тоже забыл правила, по которым они жили. Он помолчал и очень ласково добавил: — Вы не обязаны ни в чём передо мной отчитываться.

Леопольдина подняла на него застенчивый взгляд. Затем веки её затрепетали, и кроткие карие глаза снова опустились.

— Я хотела, чтобы вы об этом знали, господин Моро.

Никогда ещё Андре-Луи не чувствовал себя настолько растерянным. На лестнице за его спиной вдруг зазвучал громкий и хриплый голос пьяного Шабо. Девушка в ужасе бросилась бежать и снова исчезла среди лавров. Андре-Луи, благодарный Богу за вмешательство, быстро двинулся к калитке.

Ждавший снаружи де Бац встретил друга пытливым взглядом.

— Оказывается, не только политика приводит тебя на улицу д'Анжу, mon petit, — сказал он насмешливо.

Андре-Луи, перед умственным взором которого в тот момент стоял прекрасный образ Алины де Керкадью, отвечал несколько раздражённо.

— Вы ошибаетесь. Я не склонен к пошлости. Возможно, девочка почувствовала это. Откуда мне знать? — Он вдруг вышел из себя. — Прибавим шагу, — сказал он резко. — Это животное Шабо нас догоняет. Идёт с набитым брюхом уговаривать голодных простофиль затянуть пояса во славу погибающей от голода Республики.

— Сколько горечи! А ведь сегодня день твоего триумфа.

— Триумфа! Триумф низости над глупостью. Эти гнусные елейные евреи с их жадностью и лицемерием! Шабо, Конвентская крыса! Делонэ, готовый продать родину, чтобы купить себе женщину. А мы заискиваем и лебезим перед ними, чтобы одурачить и поскорее столкнуть их в пропасть.

— Если они такие гнусные, какими ты их представил, твоя совесть должна быть спокойна. Кроме того, у нас есть цель, которая оправдывает любые средства. Разве ты не согласен?

— Об этом я себя и спрашиваю.

— Ради Бога, Андре, какая муха тебя укусила? До сих пор правильность твоих расчётов временами почти ужасала меня. Ты собираешься сдаться?

— Сдаться? — Андре-Луи устроил себе быстрое испытание совести. — Нет. Просто моё нетерпение растёт. Жду не дождусь дня, когда мы отправим всю эту свору в Консьержери.

— Тогда тебе остаётся только продолжать начатое. Клянусь, этот день недалёк.

Глава XXVII. СВАТОВСТВО

Гражданин представитель Франсуа Шабо вступил в своё убогое жилище на улице Сен-Оноре, полностью сознавая своё величие. Его представление о собственной значимости непомерно раздулось по сравнению с утром, когда он собирался в Конвент. Сейчас он чувствовал себя кем-то вроде Атласа, взвалившего на свои плечи Французскую Республику.

Богоподобный и агрессивный, он вошёл в жалкую комнату и предстал перед Жюли Бержер. И то, и другое оскорбило Шабо до глубины души. Вот он, величественный Олимп, вот она прекрасная богиня! Шабо отмахнулся от заискивающего приветствия любовницы, протопал в центр грязной комнатёнки и обвёл стены презрительным взглядом.

— Прокляни меня Господь, если я стану терпеть это и дальше.

— Что оскорбляет тебя, моё сокровище? — примирительно спросила косоглазая. Хотя Жюли и отличалась склочным характером, сейчас чутьё подсказало ей, что давать себе волю неразумно.

— Что меня оскорбляет? К дьяволу всё, я сказал! — Шабо упёрся левой рукой в бедро, вскинул голову и обвёл комнату широким жестом свободной руки. — К дьяволу всё это! И тебя к дьяволу! Ты знаешь, кто я? Я — Франсуа Шабо, депутат от Луары-и-Шера, диво интеллектуалов, кумир народа, величайший человек Франции в эту минуту. И ты ещё спрашиваешь, кто я такой!

— Я не об этом спрашивала, любовь моя, — слабо запротестовала женщина, смекнувшая, что мания величия у её сожителя разыгралась не на шутку. Учитывая нетрезвое состояние Шабо, можно было ждать от него неприятностей. — Мне прекрасно известно, какой ты великий человек. Неужели я могу не знать этого?

— А, ты знаешь? — Шабо оглядел тяжёлую сутулую фигуру, такую жалкую в чёрном выцветшем платье, бледное лицо, лишённое из-за косоглазия какой-либо привлекательности. Он заметил въевшуюся в кожу грязь, ужасное состояние каштановых волос, торчавших неопрятными прядями из-под просторного домашнего чепца. В его взгляде отразилась неприязнь. — Тогда как же ты можешь мириться с тем, что я живу в этой конуре? По-твоему, это жилище для представителя священного народа? Эти разбитые черепки, эта убогая мебель, этот грязный голый пол! Всё это оскорбляет моё достоинство. У меня есть обязательства перед собой и перед людьми, которых я представляю. Мой дом должно содержать достойно.