Возвращение Скарамуша - [104]

Глава XXXIV. ПИСЬМО ТОРИНА

К полудню лихорадило весь город. Толпы наводнили сады Тюильри. Толпы шагали по улицам и вопили, требуя смерти всем и вся. Толпы захватили холл Якобинского клуба. Толпы ревели у здания Конвента. Рыночные торговки на галёрке зала заседаний визгливо выкрикивали оскорбления в адрес отсутствующих законодателей и требовали, чтобы им сообщили, кому они теперь могут доверять.

Вопрос этот в то утро был на устах каждого патриота. Если Шабо изменил своему долгу, кому же верить? Если Шабо злоупотребил своим положением, чтобы обманывать народ, кто же честен?

В бурлящем людском потоке, затопившем улицы, крутились люди, которые стремились ещё больше разжечь гнев толпы и направить его в определённое русло. Их внешний вид — от красных колпаков на головах до деревянных башмаков на ногах — ничем не отличался от внешнего вида патриотов — простолюдинов. Они гневно кричали, что Франция сменила одних тиранов на других, и последние ещё более жадно сосут кровь несчастного народа. Озверевшая толпа растерзала какого-то щёголя. Вся вина несчастного заключалась лишь в том, что он напудрил волосы. Какая-то мегера, увидев его подняла крик, что он посыпает голову мукой в то время, когда у людей нет хлеба.

Положение оказалось настолько угрожающим, что властям пришлось выпустить на улицы все силы Национальной Гвардии, чтобы восстановить хоть какое-то подобие порядка и защитить членов Конвента от народного гнева.

Де Бац оставался в своей комнате на улице де Менар, чтобы любой из его усердных агентов, ведущих подстрекательскую работу на улицах, знал, где его найти. Барон нервно мерил шагами маленький салон, то и дело, останавливаясь, чтобы послушать рёв разъярённого Парижа. К его возбуждению примешивалось беспокойство за Андре-Луи, который ушёл куда-то рано утром, ни словом не обмолвившись, куда и зачем идёт.

Андре-Луи вернулся вскоре после полудня. Его бледность, поджатые губы и лихорадочный блеск в глазах свидетельствовали о подавляемом возбуждении.

— Где ты был? — накинулся на него де Бац.

Андре-Луи сбросил плащ.

— Принимал благодарность от Комитета общественной безопасности. — И он сообщил, наконец, нахмурившемуся барону об отчёте, представленном Конвенту два дня назад.

— Это сделал ты? — В недоверчивом тоне гасконца явственно проскользнуло нотка обиды.

— Ну, нужно же мне было упрочить своё положение. Агент должен что-нибудь делать, чтобы оправдать своё существование. После вчерашней вспышки в Конвенте я понял, что должно произойти. Я хорошо изучил Шабо. Он неизбежно предал бы сообщников, и мне нужно было его опередить. Так что я лишь ускорил то, что и так должно было случиться, — не без пользы для себя. Я очень предусмотрителен, Жан.

— И очень скрытен. — Де Бац не скрывал досады. — Почему ты не поделился своей уверенностью со мной?

— Боялся, что будешь возражать. Кроме того, я делюсь ею сейчас. Мог и вообще ничего не сообщать.

— Благодарю за откровенность. Кого ты выдал в своём отчёте?

— Всех, на кого донёс Шабо, за исключением Бенуа. С ним, я надеялся, можно повременить, но Шабо предал всех. Это можно было предвидеть. Впрочем, он ещё, быть может, сумеет спастись. У остальных же нет ни одного шанса.

Потом Андре-Луи объяснился немного подробнее, сумев рассеять отчасти, хотя и не совсем, досаду барона. Де Бац продолжал упрекать друга в излишней скрытности.

— Разве я где-нибудь допустил ошибку? — защищался Андре-Луи. — Послушай, что творится на улицах! Боже мой, да мы с тобой, Жан, подняли бурю, которую непросто будет усмирить.

И он был прав. В «Мониторе» можно прочесть о волнениях последовавших за тем дней. В Конвенте гремели яростные речи, обличавшие коррупцию. Законодатели всеми силами старались восстановить пошатнувшееся доверие народа, о чём свидетельствует сама формулировка обвинения, предъявленного Шабо и его сообщникам: «казнокрадство и заговор с целью очернить и уничтожить революционное правительство».

Но буря всё не утихала. Чтобы умерить ярость обманутого народа, Конвент санкционировал арест за арестом. Не избежали заключения и братья Фреи и даже несчастная Леопольдина. Даже Робеспьера напугала сила землетрясения, до самого основания потрясшего Гору. Он спешно вызвал из Страсбурга Сен-Жюста. В этот страшный час архангел революции должен быть в Париже, подле своего божества.

Сен-Жюст примчался и направил всю свою энергию и ловкость на восстановление подорванного доверия.

Речь оратора производит впечатление на слушателей, только если оратору доверяют. Сен-Жюсту доверяли. Он снискал репутацию аскета. Все стороны его жизни отличала спартанская строгость. Он был примером всех гражданских добродетелей. Он страстно требовал чистоты морали от других, но никто не мог бы обвинить его в том, что он менее требователен к себе.

Поэтому, когда Сен-Жюст гневно обрушился на уличённых в коррупции коллег-депутатов, народ решил, будто слышит наконец собственный голос, предъявляющий обвинение Ковенту. Сен-Жюст взялся за дело с такой ловкостью, что ему удалось на только погасить негодование против Горы, но и извлечь для своей партии выгоду из ситуации.