Возвращение - [2]

        Я усмехнулся. Как же легко человек ко всему привыкает! Вот Зона – она сама по себе уже нечто из ряда вон выходящее, источник постоянного напряжения и опасности. Ежедневно, даже ежечасно в ней погибают люди. Военные сколько угодно могут делать вид, что там кроме них и учёных никого нет, а эта публика под тотальным контролем, но всем известно, что Зона кишмя кишит всякими гражданскими группировками и вольными сталкерами. Однако на бумаге они не числятся. Значит, сколько бы людей там не погибало, официально жертв нет. Тихое такое, лабораторное местечко, виварий с вневедомственной охраной. Территория как территория, ничего чрезвычайного, все привыкли.

        Я поёжился от мгновенного внутреннего холода и подошёл к окну. С нашего второго этажа хорошо было видно и ясени в недалёкой рощице, и плакатно-синее небо над ними с по-летнему легкомысленными мелкими белыми облачками, и песочницу во дворе, возле которой, вынюхивая что-то, бегала маленькая рыжая собачонка. Эта самая обыкновенная картина настраивала меня на обычную жизнь. Ну её, Зону, со всеми чрезвычайностями. Скоро лето, надо будет, если повезёт и получу хоть недельку отпуска, съездить с семьёй в наш профилакторий. Там даже яхты есть на озере, Диньке должно понравиться. Да и Марина отвлечётся от чужих детей, пообщается со своим собственным. И вообще, мы так редко бываем все вместе.

        Но размышляя так, я чувствовал, что меня тянет вовсе не в профилакторий. Как сказал бы поэт, «неясное томление жило в душе моей». Делайте что хотите, но не мог я спокойно слышать это слово – Зона. Да, я там бывал. Очень давно и, кажется, очень недолго. В памяти остался заброшенный мир, полный дождя и страха. Воспоминания – это лента времени, из которой вырезаются самые яркие моменты, а всё остальное выбрасывается за ненужностью. Вот и у меня осталось ощущение, что за каждым кустиком и деревом, за каждой железякой и куском кирпичной стены прячется монстр, словно герой кошмарного сна. А ещё люди – грязные, измотанные люди, в отчаянии готовые убивать всё, что шевелится, и не только мутантов, но и себе подобных, лишь бы выжить, выжить любой ценой и при этом достичь какой-то своей цели. Нет, конечно, была там и настоящая мужская дружба, взаимовыручка, самопожертвование, но и это – в липком тумане страха. Пусть не за себя, а за другого, но всё равно – страха. Во всяком случае, сейчас, заглядывая в Зону из-за стены двух с половиной десятилетий, я это видел именно так.

        Наверное, поэтому я и стал работником МЧС. Такое счастье – спасать людей, освобождая их не только от огня, воды или камней, но и от их собственного страха. Такое счастье честно сказать: «Всё позади, теперь уже всё хорошо» - и увидеть, как со слепых от ужаса глаз спадает пелена, и человек начинает видеть небо, птиц, пробежавшую мимо собаку, и понимают, что действительно всё позади.

        Я не мучался от ностальгии, никогда не хотел вернуться в Зону. Адреналина мне с лихвой хватает на работе. И всё–таки тянет меня туда… Помню, читал я как-то в одной книге, что герой оставил где-то частичку своей души. Правда, в том месте у него были молодость, любовь, романтические воспоминания. А у меня только дождь и страх. И тем не менее я чувствовал, что прямо-таки реальная часть меня осталась в Зоне и тоскует от своего одиночества, манит меня к себе, мучает воспоминаниями и настойчиво зовёт уже четверть века.

2

        Старенький грузовик, дребезжа стёклами, бодро бежал по гравийке вперёд. Алька сидел в кабине рядом с шофёром и дремал, прижавшись головой к окну. Час назад он ещё пытался вглядываться в однообразный пейзаж, но скоро стало тоскливо. Мир вокруг его не интересовал. Это был всё тот же злобный мир, в котором нет места тринадцатилетнему мальчишке. И теперь Алька бежал из него, бежал, сам не зная куда. Его жизнь разорвали на куски, и только крохотный клочок романтической надежды трепетал впереди.

        Грузовик, не выключая мотор, притормозил на развилке. На правое ответвление дороги указывала стрелка с надписью «Весёлое», а та колея, что вела прямо, украшалась лишь ржавой табличкой на невысоком столбике, на котором с трудом можно было разобрать слово «стой» и знак радиационной опасности. Шофёр повернулся к пассажиру и потряс его за плечо:

        -Эй, вылазь, приехали.

Алька дёрнулся и широко распахнул глаза, полные страха. Но тут же вспомнил, где он, и немного успокоился. Потом стал вглядываться в переднее стекло. Шофёр посматривал на мальчишку с подозрением и мысленно ругал себя за минутную жалость: подсадил неизвестно кого, грязного, нечёсаного, без денег, да ещё до места такого нехорошего. Дикое место, людей не бывает, машины проезжают раз в неделю по приглашению. Пацан-то пацан, а вдруг сейчас из кустов кто выскочит, его самого выкинут, а всё, что в кузове, заберут. Шофёр перегнулся через Алькины колени, открыл дверь и ещё раз подтолкнул мальчишку:

-Чего сидишь, вылазь, мне дальше ехать надо. Досюда договаривались.

        Алька одним движением спрыгнул на землю и неловко, ещё не совсем придя в себя после сна, стал просовывать руки в лямки старого школьного рюкзачка. Шофёр захлопнул дверь, но в последний момент опять пожалел паренька: достал полиэтиленовый пакет со своим забытым обедом и, приоткрыв окно, крикнул: