Возвращение Сэмюэля Лейка - [7]

Джон прошел через дом в бар и сел на первый попавшийся табурет. Сегодня он совсем не хотел давать себе волю и напиваться. Нет уж, пусть им гордятся. Весь день ему казалось, что так и есть.

Он плеснул в бокал виски на два пальца и выпил. И понял, что все они, все до одного (кроме Уиллади, которую не в чем упрекнуть), водят его за нос, подыгрывают ему, чтобы он оставался трезвым. Он плеснул еще виски, уже не на два пальца, а на три. Перед глазами возникло лицо Уиллади, и Джон крепко зажмурился, чтобы не видеть.

– Уходи, Уиллади, – велел Джон, но она не уходила. – Говорю, уходи, Уиллади. Лучше выпьем с тобой пивка и переговорим обо всем, когда все разойдутся.

Когда Джон открыл глаза, образ Уиллади растаял.

– Где Уолтер? – спросил Джон Мозес. Он только что вернулся на боковое крыльцо. Там было полно народу, и во дворе толпились люди, столько людей, что Джону стало не по себе, ведь он искал в толпе одно-единственное лицо и не находил.

Вдруг все стихло, даже ветер.

– Я спрашиваю, где Уолтер? – проревел Джон.

Той сидел на качелях у крыльца, обняв жену

Бернис – невероятную красавицу, ей было уже тридцать пять, но она и не думала увядать.

Той, оставив Бернис, подошел к отцу:

– Папа, Уолтера сегодня нет.

– Черта с два я тебе поверил! – У Джона заплетался язык. – Уолтер не пропустил бы встречу Мозесов.

Тут Джон вспомнил, почему Уолтера нет.

– Той, ты не должен был отпускать его на работу. Видел же, что он нездоров, – не надо было пускать.

Лицо Тоя исказилось болью.

– Верно, папа. Понимаю.

Джон начал:

– Вспороли брюхо, как сви… – Но не договорил.

На крыльцо поднялась Калла, встала лицом к лицу с Джоном.

– Пойдем-ка в дом, приляжем, – сказала она.

Слова ее будто перенесли Джона Мозеса в другой мир. Он и думать забыл об Уолтере. Он думал о том, что уже десять с лишним лет спит в одиночестве.

– Что? – прохрипел Джон. – Охота в постели покувыркаться?

Калла застыла, онемев, губы побелели. Родные и знакомые потихоньку расходились со двора, усаживали детей в машины, прихватывали остатки еды. Надвигалась гроза, и все спешили прочь, пока гром не грянул.

Джон рявкнул:

– Эй, вы куда? Наелись – и бежать? Разве воспитанные люди так себя ведут?

Но гости высыпали со двора, как соль из опрокинутой солонки. Двор опустел.

Калла возмутилась:

– Джон, не будь посмешищем.

– Кем хочу, тем и буду, – ответил Джон. – Я ж как-никак предприниматель-самоучка. – Он закружился в танце, пошатнулся и едва не рухнул с крыльца.

– Ты осел-самоучка, – буркнула Калла.

Джон Мозес ударил ее по лицу. Прибежала Уиллади, расталкивая людей. Вклинилась между отцом и матерью, заглянула Джону в глаза.

– Мне… за тебя… стыдно, – сказала она отцу. Голос ее дрожал.

Джон, мигом протрезвев, долго не отводил взгляда. Потом развернулся и ушел в дом.

Продолжать праздник никого не тянуло. Гости постояли, сокрушаясь про себя. Уиллади гладила руку матери, не спуская глаз с двери, за которой исчез Джон Мозес. Вдруг она поняла, что сейчас произойдет, будто услышала голос с небес. И кинулась к дверям.

– Папа! – закричала она пронзительно, но никто ее не услышал: выстрел раскатом грома заглушил ее крик.

Глава 4

Первый час был самым тяжелым. Братья Уиллади не пускали в дом женщин, но Уиллади мысленно видела все так ясно, будто сама нашла тело. До конца дней она будет гнать от себя эту картину, бороться с ней, ненавидеть, пытаться уменьшить, приглушить краски. Ей никогда не удастся.

Она не сопротивлялась, когда ее усадили на стул во дворе, но усидеть на месте не смогла. Вскочила, впилась зубами в ладонь, чтобы не завыть в голос. Кто-то взял ее под руку и стал водить кругами – от крыльца к колодцу, от колодца в сад и опять на крыльцо. Ходили, разговаривали. Слова утешения текли ручейком, наплывали друг на друга, сливались воедино. И опять круги, круги. Позже Уиллади не могла вспомнить, кто спас ее от безумия.

– Все из-за меня, – повторяла она.

– Ш-ш-ш… ш-ш-ш… тише… никто не виноват.

Но она-то знала. Знала.

Удалось дозвониться до Сэмюэля, и она услышала то, что и ожидала. Он садится в машину и едет. Здесь его место – с ней, с детьми и Каллой. Уиллади и слушать не желала. Он должен остаться. Мужчин здесь хватит, управятся и без него, да он и не успеет приехать, к тому же столько времени за рулем, ни к чему так рисковать, и если с ним что-нибудь случится, она не переживет.

– Как он мог? – яростно спросил Сэмюэль, но Уиллади предпочла не услышать.

Повесив трубку, Уиллади не знала, за что хвататься. Тело увезли в Магнолию, в погребальную контору. Друзья и соседи помогли убрать комнату, где Джон застрелился. Всюду люди, негде уединиться, подумать. Надо отыскать детей, успокоить, – но детей нигде не видно. Наверное, кто-то увел к себе домой, приведут позже – может, завтра утром.

Подошел Элвис, обнял Уиллади, сказал с горечью:

– Ох уж этот старик!

Уиллади ткнулась лбом в плечо брата, но тут же отстранилась. Ей не по душе, что все винят отца. Жизнь его давно дала трещину, и, не найдя способа починить ее, он пристрелил виноватого. Уиллади пробиралась сквозь толпу. У всех такие сочувственные лица. Кто-то сказал: поплачь, не стесняйся, – но слез не было, внутри будто все умерло. Кто-то спросил о «приготовлениях». Ну что за чушь! От Джона Мозеса мало что осталось – о каких «приготовлениях» речь? Он умер. Он сгниет. Он был когда-то прекрасен, а теперь обратится в гниль и прах, но сперва будут закончены «приготовления» и извлечена прибыль. «Приготовления» всегда обходились недешево, даже в 1956 году.