Возвращение Сэмюэля Лейка - [19]

Шрифт
Интервал

Бернис думала, как обратить на себя внимание. Думала весь день после возвращения домой. Той, как только они приезжали от Каллы, сразу отправлялся на боковую и просыпался далеко за полдень. Пока он спал, Бернис блуждала из комнаты в комнату – бесшумная, легкая, точно бабочка. Присаживалась то тут, то там. На стул. На диван. Иногда снаружи, на перила крыльца. У крыльца цвели гардении и пахли так сладко, что хотелось плакать.

Думала и ночью, сидя на качелях возле дома Каллы, под лихую музыку из бара. Думала, когда

Сэмюэль и Уиллади с детьми уехали в Луизиану отслужить прощальную службу в маленькой церкви, которую покидали. Думала без передышки. Есть же способ открыть Сэмюэлю глаза – показать, что ему для счастья не хватает ее.

С каждым часом Бернис чувствовала: время работает против нее. Она недосыпает, не получает желаемого и не молодеет.


В пятницу, ближе к ночи, во двор въехала машина Сэмюэля с прицепом, доверху груженным коробками и мебелью, – просто удивительно, как такой пирамиде удалось проползти под железнодорожным мостом. Бабушка Калла поджидала на крыльце. Спустилась навстречу, пробралась между припаркованными машинами, сунула голову в окно и заговорила, стараясь перекричать музыкальный автомат:

– Высади детей, а прицеп загони в сарай. Вещи заносить поздно, а здесь оставлять нельзя – вдруг что-нибудь стащат?

Сэмюэль послушался.

В субботу у Каллы засорился туалет, и Сэмюэль весь день рыл землю над отстойником. Найти, где бак, оказалось просто – трава над отстойниками всегда гуще и зеленее, чем вокруг, – но тяжело было выкорчевывать корни амбрового дерева, обвившие бак. Работа заняла весь день. Машина с прицепом так и стояла себе в сарае, вещи никто не разгружал, и не было обычной суматохи, связанной с переездом. А потому почти никто не узнал, что Сэм Лейк с семьей вернулся домой, в Арканзас.


В воскресенье утром Бернис не вышла к завтраку. Она лежала в постели и думала о том, как все несправедливо. И тут на нее снизошло Озарение.

Вдохновил ее Сэмюэль, сам того не подозревая. Они с Уиллади собирались в церковь, из-за стены доносились их голоса, и слышно было все до последнего слова, даже не пришлось прижимать ухо к стене.

Уиллади спрашивала Сэмюэля, не в тягость ли ему ехать сегодня в церковь, ведь его станут расспрашивать, почему он не дома, не в Луизиане, не ведет службу в своем приходе. (Конечно, унизительно признаваться, что прихода у него больше нет.) А Сэмюэль отвечал: не появиться в Божьем доме в День Господень – значит оскорбить Бога.

– Остается лишь поверить, что на то есть причина, – продолжал Сэмюэль. – Может быть, я должен сделать что-то здесь, а не где-то еще. Протянуть кому-то руку, помочь в беде.

Бернис так и подскочила на кровати.

За стеной Уиллади вторила Сэмюэлю: так и есть. Бог приготовил ему здесь дело, и пришлось вырвать его с корнями из плодородной луизианской почвы и пересадить в арканзасскую глину, и, может быть, на ниве уже зреет урожай.

Бернис, отшвырнув одеяло, спрыгнула с кровати. Да, зреет. Давно созрел. Нива – это она. И так не терпится собрать урожай, что затуманило глаза.


Бернис и оглянуться не успела, а Сэмюэль и Уиллади уже сажали в машину детей. Калла давно открыла лавку, а Той запер бар и спустился на пруд порыбачить – никто из них не испортит дела. Даже при том, что никто не мешал, Бернис еле успела умыться, причесаться и надеть платье, в котором была на похоронах дедушки Джона.

Светло-серое, с небольшим вырезом – как раз для такого случая. Строгое и при этом соблазнительное. Краситься она не стала, ее кожа не нуждалась в косметике, да и когда плачешь, тушь течет и становишься пугалом. А пустить слезу сегодня придется.

Бернис выбежала из дома в последнюю минуту, хлопнув сетчатой дверью. Сэмюэль обернулся с любопытством. Бернис Мозес бежит – такое не каждый день увидишь.

– Что-то случилось, Бернис?

Бернис ответила, лишь подойдя к Сэмюэлю вплотную, чтобы он уловил аромат ее духов.

– Можно поехать с вами в церковь? – спросила она тихо.

Если Сэм и удивился, то виду не подал. Улыбнулся широко, светло:

– Конечно, садись. В Божьем доме всем места хватит.

Знал бы он, что Бог тут вовсе ни при чем!

Сэмюэль взял Бернис под руку, открыл дверцу машины, заглянул в салон:

– Уиллади, Бернис хочет поехать с нами.

Уиллади понимающе улыбнулась и подвинулась, освобождая место. Бернис села в машину, как садятся кинозвезды: грациозно опустилась на сиденье, показав ножки. Томно взглянула на Сэмюэля, проверяя, подействовало ли, но Сэмюэль был занят – следил, чтобы никто из детей не прищемил дверью пальцы.

Дорогу в церковь Бернис представляла иначе. Воображала, будто сидит впереди с Сэмюэлем, а между ними – Уиллади, сама не своя от злости. Сэмюэль бросал бы на нее полные желания взгляды поверх головы Уиллади, а Бернис изредка отзывалась бы загадочной улыбкой. Если бы

Уиллади заметила, то наверняка бы надулась, а это очень кстати, ведь ничто так не толкает мужчину к другой женщине, как сознание, что нынешняя подруга боится его потерять.

Что до детей, они всегда были для Бернис лишь фоном, декорацией к Сэмюэлю. К детям его она никак не относилась – ни хорошо, ни плохо. И никогда еще не сидела в машине сразу со всеми тремя.


Рекомендуем почитать
Шлимазл

История дантиста Бориса Элькина, вступившего по неосторожности на путь скитаний. Побег в эмиграцию в надежде оборачивается длинной чередой встреч с бывшими друзьями вдоволь насытившихся хлебом чужой земли. Ностальгия настигает его в Америке и больше уже никогда не расстается с ним. Извечная тоска по родине как еще одно из испытаний, которые предстоит вынести герою. Подобно ветхозаветному Иову, он не только жаждет быть услышанным Богом, но и предъявляет ему счет на страдания пережитые им самим и теми, кто ему близок.


Брошенная лодка

«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…


Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.