Возвращение самурая - [27]

Затем он обратился ко мне:

– Ты где живешь? Я – доктор. Аптека от вас далеко?

Японцы тоже заговорили между собой быстро и картаво, и один солдат, подойдя, протянул мне половину рисовой лепешки.

Я замотал головой, отказываясь, но он, улыбаясь, засунул еще теплую лепешку мне за пазуху, что-то приговаривая на ломаном русском.

Мы быстро вышли из караулки, мой спаситель кликнул извозчика.

* * *

И снова мне казались бесконечными и темные улицы, и переговоры с заспанным аптекарем, и его неторопливые манипуляции с какими-то пузырьками, баночками и коробочками. Мы взяли еще в аптеке резиновый пузырь с колотым льдом и наконец подъехали к нашему дому.

Анна Семеновна уже вернулась из церкви. Увидев меня, она всплеснула руками и запричитала:

– Ты где был?! Маменька-то не дождалась тебя, болезная – приказала долго жить…

У меня потемнело в глазах, и я очнулся уже на полу, оттого, что мой спутник тер мне виски холодными кусочками льда из такого бесполезного сейчас, безнадежно опоздавшего пузыря.

Теперь я понимаю, что, наверное, именно он, мой ночной благодетель, дал денег и на похороны. Но тогда, как и раньше, в дни смерти отца, я, оцепенев, все воспринимал как-то со стороны – мамин гроб; подснежники, которые кто-то положил к ее изголовью; старенького священника с кадилом… Анна Семеновна в тяжелом черном платье, поглядывая в мою сторону, шепталась о чем-то в притворе церкви с седым бородатым мужчиной.

* * *

Через несколько дней после маминых похорон Анна Семеновна подозвала меня к себе и, все так же ласково гладя меня по голове, сказала:

– Я тут собрала тебе с собой одежку, Коленька. Завтра пойдем с тобой в Мариинский приют, я уже договорилась. Бог тебя, сироту, не оставит.

Оглушенный этим известием, я не мог вымолвить ни слова. Все происходящее казалось мне гнусным предательством. Ведь я помнил, как больная мама не раз горевала вслух: «Боже мой, на кого же я оставляю тебя, Николушка? Что с тобой станется без меня?!» – и заливалась слезами. Тогда Анна Семеновна утешала ее, говорила, что Господь не без милости, а уж ежели что – она обо мне позаботится. Вот, значит, что она под этим понимала!

Теперь-то, когда у меня есть собственные дети, я хорошо понимаю, что Анна Семеновна и не могла, по крайней мере сразу, не посоветовавшись с мужем, принять на себя огромную ответственность за чужого ребенка. К тому же, проводив мужа на войну, она не могла не думать о возможности остаться вдовой со мной на руках. Сейчас я нисколько ее не сужу, но тогда…

Еще там, в городе, где я родился и где мы жили до страшного нашего исхода из родных мест, я не раз видал на улице приютских, которых парами выводили на прогулку. Это были бледные, коротко остриженные, печальные дети в серой одинаковой одежде. Уличные мальчишки дразнили их, кидались землей и палками…

Нет, я совсем не хотел стать одним из таких приютских. На рассвете, когда Анна Семеновна еще крепко спала на своей высокой железной кровати с блестящими шариками на спинках, я сгреб собранные ею мои пожитки, вытащил из-за зеркала медальон с маминой фотографией, прихватил оставленную к завтраку краюху хлеба и на цыпочках шмыгнул за дверь, больше всего боясь, чтобы она не скрипнула. Я и сам не знал, куда я, собственно, собрался – я только хорошо представлял, откуда я должен был во что бы то ни стало выбраться.

Первой моею мыслью было найти того военного доктора, который был так добр ко мне. Я бы попросился к нему в вестовые, чистил бы ему сапоги, бегал в лавку за табаком и чаем… Я был уверен, что он не прогонит меня и будет хоть немного обо мне заботиться.

О том, как потом сложится моя жизнь, я не задумывался. Мне казалось, что стоит только найти человека, которому будет до меня дело, и все пойдет хорошо.

С такими радужными мечтами я, перекрестившись, зашагал по рассветным улицам навстречу встающему дню. Теперь я понимаю, что был очень похож тогда на лопоухого щенка, которого впервые выбросили из теплой конуры в большой незнакомый мир. Что этот мир вовсе не добр, мне очень быстро пришлось узнать на собственной шкуре.

Для того чтобы лучше понять дальнейшие события в Приморье, пришлось опять обратиться к историкам. Согласно их сведениям уже к октябрю 1919 года, выйдя из тайги, партизаны вернули себе позиции, утраченные в летних боях.

В октябре 1919 года интервенты вместе с белогвардейцами оказались вытесненными с побережья. Партизанский фронт приближался к Владивостоку.

Здесь зрело возмущение против наместника Колчака во Владивостоке, генерала Розанова. Однако преждевременное выступление военных могло спровоцировать ответные действия японцев. Надо было выступать всем дружно, а не по частям.

Отвечая на вопрос подпольщиков, как вести себя Владивостокскому гарнизону, Сергей Лазо, командующий всеми вооруженными партизанскими силами, писал: «Мы призываем части соблюдать спокойствие, не предпринимать никаких сепаратных выступлений… При данных условиях мы не считаем возможным какое бы то ни было выступление воинских частей во Владивостоке…»

Гарнизон города был полностью на стороне большевиков, но на Русском острове, запирая вход в бухту Золотой Рог, находились пока верные генералу Розанову части: офицерская школа, готовившая кадры для колчаковской армии, курсы унтер-офицеров, казармы гардемаринов.