Возвращение Париса - [2]

В комнате, где мы когда-то оставались с ним наедине, никого не было. Но я так привыкла ждать его - иногда подолгу, что ничуть не смутилась.

Здесь, в тишине и полумраке, насыщенном легким веянием экзотических трав, моя тревога сгустилась, как серебристые облака сгущаются в грозовую тучу.

Память - сок цикуты... Она отнимает волю и способность к движению... Только Эсаку дано поддерживать во мне слабые токи жизни, утешать и обнадеживать...

Я мысленно позвала его, зная, что он почувствует зов, какие бы дела его в эту минуту ни занимали.

Боль моя, грех неискупимый, самое чистое и святое, что когда- либо было и до сих пор есть в моей жизни, - вот что такое Эсак!

Не стоило бы сравнивать Эсака и Приама. Приам - богатырского телосложения, высокий, статный, с открытым доброжелательным лицом. Эсак - низкоросл и тщедушен.

Приам - блестящий политик, мудрый правитель, по достоинству уважаемый народом, я не припомню случая, чтобы он совершил необдуманный поступок или просто без расчета рискнул. Эсак временами бывает капризен, как дитя. То в хандру впадает, то в творческий экстаз, он почти непредсказуем, его известность - едва ли не скандального толка, и если бы не могучий дар проповедника и волхва, его вряд ли стали бы терпеть в жреческой касте. Как предсказателя его чтут. Как мага - боятся и глухо ненавидят. Мне уже приходилось спасать его от неминуемой смерти, прятать в своем доме - тайком от мужа, для которого благоразумие - решающий мотив всякого действия, поэтому на Приама, если что, Эсаку надеяться не приходится, хотя они всегда относились друг к другу со снисходительной благосклонностью.

Приам, что бы ни случилось, почтителен ко мне и трогательно заботится о детях, он - прекрасный семьянин, это все знают. Эсак внешне желчен и аскетичен. Но обидчивые троянки вплоть до недавнего времени с удовольствием распространяли слухи о девицах, якобы, лишивших себя жизни из-за его жестокосердия и черствости. Слухи пустые, но небезосновательные. Эсак кому угодно вскружит голову. Просто так. Без всякой корысти. Из одной только любви к искусству. В минуты раздражения он бывает невыносим. Его дерзости и колкости иной раз переходят грань приличия - даже по отношению ко мне, единственному человеку в Трое, на которого он может положиться... Более, чем на самого себя.

Нет ничего, ценимого людьми, в чем Эсак хоть сколько-нибудь превосходил бы Приама. Но - всеблагие! - как все же умный порядочный Приам простоват и прямоуголен по сравнению с этим странным, вздорным человеком, как будто специально созданным какой-то темной силой для того, чтобы мучить себя и других.

Когда мы познакомились, мне было двадцать, а ему, кажется, чуть больше...Он вошел в Трою через северные ворота, вдохновенный безумец, воспитанный колдунами, юноша- ясновидец, способный подчинить себе толпу самоуверенных мужей и управлять ею по собственному разумению - одной только гипнотической мощью, не имеющей ничего общего с обычным ораторским искусством.

Я несколько лет уже была замужем. Мой первенец, Гектор, смышленый четырехлетний сорванец, подавал большие надежды, что с энтузиазмом подтверждали гадатели всех рангов и наклонностей. Когда популярность Эсака достигла известного уровня, Приам пригласил его в дом, и первое же предсказание нового пророка повергло всех домочадцев в приятное уныние: Эсак предрек Гектору, надоедливо пристававшему к взрослым с обыкновенными детскими вопросами, бессмертную славу и героическую гибель на поле брани. Я видела, что Эсак скорее интригует нас, нежели говорит правду, но он делал это так гибко и красиво, что я простила ему даже свой страх... Через некоторое время мне захотелось к нему приблизиться. Никогда не следует приближаться к таким, как Эсак!

Когда в первый раз я вошла в его келью, он был занят приготовлениями к какому-то сложному ритуалу. То, что мне предстало , поразило все мои чувства одновременно : фосфоресцирующий сумрак, время от времени озаряемый лиловыми и розовыми вспышками, тихое потрескивание и шипение, исходившие неведомо откуда...Ни с чем не сравнимый запах, вызывавший головокружение и слабость в ногах, но сладостный, как содержимое самого дорогого заморского фиала. Впрочем, не сами эти чудеса меня повергли в изумление... едва приоткрыв дверь в мир Эсака, я поняла, что все это давным-давно и очень близко ЗНАЮ. Это мой РОДНОЙ мир. А я никогда и не думала прежде, что родилась и живу среди ЧУЖОГО - так глубоко и прочно было замуровано во мне СВОЕ. На моих глазах прорицатель Эсак что-то делал с пространством и временем, и от этого каменный пол кельи дрожал крупной вулканической дрожью, воздух становился зримым, как вода в пруду, охваченном мерцающей рябью, стены излучали музыкальный гул, словно где-то на самом краю земли пели и плакали неизвестные смертным инструменты, заставляя душу и тело резонировать в ответ.

Эсак был прекрасен. Его черные глаза горели ровным холодным пламенем - так подсвечивают горизонт далекие грозовые разряды; растрепанные кудри, прилипшие к потному лбу, делали его лицо детски трогательным, и это составляло поразительный контраст с хищно изогнутыми губами и жестко очерченным волевым подбородком.