Возвращение - [8]

— А они не завянут? — спросила я, хотя на самом деле хотела узнать, кому они предназначены.

— Не завянут, если обложить влажным мхом, — сказала мисс Эми. Я видела, что мысль о том, как она будет отправлять свой подарок, доставляет ей радость, хотя кому он предназначался, она так и не сказала. Она спросила, влюблялась ли я и есть ли у меня «дружок». Я сказала, что мне когда-то нравился один актер, который приезжал в деревню с бродячей труппой, и что у меня хранится его автограф.

— Мечты! — сказала она. — Мечты! — И стала с силой хлестать мошкару, взмахивая букетом как битой. В сентябре я уехала в школу. Там я поочередно увлекалась подружками и учительницами-монашками, и со временем лица людей из нашего прихода, даже лица барышень Коннор стерлись из моей памяти. Я перестала видеть их во сне и уже не мечтала о том, что они возьмут меня кататься на велосипеде или позовут в гости. Позже, уже учась в Дублинском университете, я случайно узнала, что мисс Эми работает в салоне красоты в Стивенз Грин, сильно пьет и играет в гольф. Но к тому времени рассказы о том, как она ковыляет на высоких каблуках, надевает разные чулки, по-идиотски улыбается и, сколько ни пытается, никак не может выразить свою мысль, перестали меня трогать.

Без ведома родителей и, пожалуй, чересчур поспешно я обручилась с человеком, не придерживавшимся нашей веры. Не вняв угрозам родных порвать со мной отношения, я вышла за него замуж, чем навлекла на себя, точно так же, как мисс Эми в свое время, гнев родителей и родственников, с той только разницей, что я была слишком далеко, чтобы удар обрушился на меня непосредственно. Доходили лишь письма, отвратительные, с подписями и без подписей. Мать письменно поклялась, что мы никогда больше не увидимся, во всяком случае, на этом свете. Мы действительно долго не виделись. Мой сынишка уже подрос, когда, сменив гнев на милость, родители вдруг пригласили нас погостить. Мы выехали ветреным осенним днем. По дороге я читала сказки, не столько чтобы успокоить сына, сколько чтобы отвлечься самой. Внутри у меня все дрожало. Небо набухло, и редкие бледно-зеленые пятна зияли на нем как провалы. Мне не забыть подавленности и замешательства, которые я испытала, когда муж остановил машину и я увидала большой мрачный дом из тесаного камня и чертополох в палисаднике. Ветер бешено раскачивал кусты, трепал уцелевшие на нем колючки и листья, а опавшие вздымал и вновь раскидывал. Я представила мужа родителям и велела сыну, тайно гордясь им, поздороваться с бабушкой и дедушкой за руку. Они стали восхищаться его золотыми кудряшками, но он, не слушая их, вырвался и побежал обниматься с овчарками. С ним, подумала я, здесь будет не так тягостно.

В гостиной мы сели за стол, накрытый к чаю, и стали говорить голосами высокими и напряженными от непрощеных обид. Мужу чай показался слишком крепким — он обычно пил китайский, — и мать вскочила, чтобы принести кипятку. Я пошла за ней на кухню извиниться за причиненное беспокойство.

— У вас так чисто и красиво, — сказала я.

Она натерла полы и даже вымыла вечно мохнатые от пыли искусственные цветы.

— Оставайтесь на месяц, — сказала она ласково и властно и обняла меня.

— Посмотрим, — ответила я осторожно, зная беспокойный характер мужа.

— У тебя здесь столько друзей, — сказала мать.

— Не так уж и много, — отозвалась я холодно.

— А ты знаешь, кто собирается пригласить вас на чай? Барышни Коннор!

Голос у нее был довольный и одновременно просительный. Приглашение означало победу. Они признали нас — и ее, и меня, и моего мужа с его неверием. В ее понимании между протестантами и атеистами не было разницы.

— Как они? — спросила я.

— Образумились и уже так не заносятся, — ответила мать и побежала в гостиную: отец звал ее нарезать глазированный пирог. Родители настаивали, чтобы на следующий день мы пошли в деревню посмотреть спортивный праздник.

— Не хочу я идти, — сказал муж, когда мы остались одни.

Собираясь сюда, он намеревался форель ловить в горных реках, а не с дикарями общаться.

— Ну пожалуйста, — умоляла я. — Ведь надо же сходить. Хоть раз.

Когда я увидела его в галстуке, я поняла, что он смирился, хоть хмуриться не перестал. Мы отправились после обеда — отец, я, муж и сынишка. Мать не пошла — она не могла оставить цыплят без присмотра. Она уже успела рассказать нам с живейшими подробностями о потрясении, которое испытала, выйдя однажды утром во двор и увидев, что все ее шестьдесят недельных цыплят лежат рядком на плитняке со скрученными шейками — ласки поработали.

В поле, где проводился праздник, стояло несколько фургонов, раздавались звуки аккордеона, торчал пестрый плакат, извещавший о приезде ясновидящего из Уэльса, нервно перебирали ногами беспокойные лошади, и топтались в ожидании соревнований группы застенчивых, мерзнущих, дурно одетых людей. По-прежнему дул ветер, лошади беспокоились, их с трудом удерживали не имевшие над ними большой власти подростки. Я видела, что люди глядят в мою сторону. Кое-кто нехотя улыбнулся. Меня сковало чувство неловкости и сознание собственного превосходства…

— Во-он барышни Коннор, — показал отец. Барышни сидели на походных табуретках, которые, складываясь, превращаются в трость. — Пойдем, пойдем! — возбужденно звал нас отец. Когда мы подошли поближе, сестры приветствовали меня, назвав по имени. Они постарели, но были крепкие и даже красивые. На лице мисс Эми не осталось следов былых страданий. Они поздоровались с нами за руку и тут же начали флиртовать с моим мужем, показывая, что они еще вовсе не промах. — Как вам нравится этот молодой человек? — спросил мой отец с гордостью, подталкивая вперед внука.