Возвращение на Подолье - [75]

— Да так, — замялся он, — кое-что получается, но, в основном, до совершенства далеко.

— А нам показалось, что не так уж и далеко, — серьезно сказал полковник. — Хотелось бы посмотреть готовую картину.

— Вокзал — это гордость Жмеринки, — добавил Носач. — Сделаете картину — обязательно покажите.

Они ушли, а Франц, чувствуя скованность и смущение, остался стоять на перроне.

“Оказывается, я здесь уже становлюсь известным как художник. Хорошо это или плохо, кто бы мне подсказал?”

Когда Наташа вышла из вагона, у него перехватило дыхание. Время сделало ее красоту еще более утонченной и прекрасной.

Короткая стрижка обнажила изящную шею, переходящую в красивой формы округлые плечи, стройную спину. Узкая талия переходила в плавно очерченные бедра и длинные стройные ноги. Классическое лицо, огромные глаза дополняли удивительное сочетание гармонии. Девушка была настоящей красавицей.

Он целовал ее мокрое от слез лицо и впервые за долгие годы почувствовал, что счастлив.

Несколько часов они провели дома, а затем, чтоб побыть наедине, пошли гулять в парк “Горького”.

— Расскажи, Наташа, что произошло на той квартире в Подмосковье. Это тяжело, но нам без этого не обойтись.

Она словно оцепенела. Он обнял ее за плечи, прижал к себе.

— Не бойся, я с тобой.

Ее голос был вымученным и глухим.

— Ты уверен, что это необходимо?.. Не будешь жалеть?

— Нет, это необходимо.

— Нас бросили в подвал, а затем через каждые два-три часа насиловали. После того, как я плюнула Жарылгапову в рожу, он приходил одним из первых. Это был настоящий садист. Татьяне он постоянно прижигал грудь сигаретой, самолично хлестал ремнем. Мне прокалывал грудь вязальными спицами, те же спицы заганял под ногти.

— Хватит, прекрати, — выкрикнул Франц. — Дважды из-за меня ты подвергалась мучениям. Как я буду с этим жить?

— Замолчи, Франц, очень прошу, замолчи! Только благодаря любви к тебе я выжила. Понимаешь, мы должны все забыть!

Он метался словно зверь по усыпанной желтыми листьями аллее.

— Дальше, что было дальше? Как убили Харасанова, Василия и Татьяну?

— Они нас остановили у самой машины. С Жарылгаповым что-то произошло. Казалось, он сошел с ума. Несмотря на уговоры Константина, начал стрелять. Где-то рядом была милицейская засада. Меня ранили в живот, я упала, но все видела. Пули на моих глазах изрешетили Харасанова. У Татьяны сорвало череп, Василию попали в лицо. Жарылгапова и его людей также всех перестреляли. Я лежала в луже крови и слышала заключение медиков.

— Дальше, что было дальше?

— Два месяца я пролежала в больнице. Потом пришел запрос из Казахстана. О тебе никто не упоминал. Адвоката мне дали только на суде. Мне сокамерники так и сказали: “Будь у тебя с самого начала следствия адвокат, ты бы отделалась легким испугом.”

— А в зоне, как ты выжила в зоне?

— В зоне было паскудней всего. Эти бесконечные приставания извращенцев — “коблы”[61], “коблихи”[62] — полнейшая моральная и физическая грязь.

Она сжала пальцы. Под розовыми ногтями он увидел синие ложбинки шрамов.

— Как поступала ты!?

— Дралась! Без конца дралась, — улыбаясь ответила она. — Из-за этого почти весь срок просидела в штрафном изоляторе. А затем вышла амнистия для впервые судимых по легким статьям.

Разговаривать не хотелось. Они долго молчали. Одетые в желтую листву деревья, словно под впечатлением ее рассказа, замерли, встречая сумерки. Тишину прекрасного осеннего вечера нарушил протяжный гудок тепловоза. Франц, приникнув губами к ее душистым волосам, сказал:

— Теперь все позади. Если Бог и Фортуна от нас не отвернутся, мы сможем быть счастливыми. Ведь нам пришлось столько пережить.

Пытаясь сделать это незаметно, она смахнула со щеки слезу.

— Ты плачешь, дорогая! Что тебя тревожит, скажи! Если это слезы счастья, почему ты пытаешься их скрыть?

— Лагерная привычка. Если в зоне видят слезы — ожидай неприятностей. Таков там жизненный уклад. Слезы считаются признаком слабости, растерянности души.

— Забудь о лагере, милая. Мы сейчас в другом мире. Верь, что все будет хорошо и все сбудется. И еще… Как твои родители? Ты сообщила матери, что находишься на Украине?

— Нет, зачем? Им до меня нет дела. Пьянство, вечные ссоры, для них смысл жизни заключается в бутылке.

— Не говори так, Наташа. Мать всегда остается матерью. Нужно уметь прощать. Только благодаря этому закону люди и живут на земле. Напиши ей письмо, объясни, она все поймет.

— Хорошо, но только не сейчас. Мне постоянно кажется, что это еще не счастье, а его призрак.

От ее слов ему стало жутко. Точно такое-же чувство испытывал и он. “Необходимо ее подбодрить, придать уверенности в завтрашнем дне”.

— Оставь, милая, мрачные мысли. Через несколько дней съездим в Киев, Одессу. Ты увидишь прекрасные города, увидишь сказку земли — море.

Она смотрела на него широко открытыми глазами. Он видел как пелена скованности, страха рассеивалась, исчезала.

— Улыбнись, Наташа, я тебя очень прошу. Тебе так идет улыбка…

Она улыбнулась.

Вот теперь хорошо. А теперь пошли домой. Я тебе покажу то, чем я жил все это время. То, что спасло меня от самоубийства.

Она заинтересовано на него посмотрела, а затем понимающе улыбнулась.