Возвращение на Подолье - [2]
Полковник засмеялся хриплым смехом и толкнул лежавшего рядом Шамиленка в плечо.
— Но самое интересное устроил Шамиленок когда мы уже садились в машину. Потом он это часто делал, видать, понравилось.
Кто слушал, загалдели:
— Расскажи, полковник, чё он делал?!
— Я сел за баранку, смотрю Шамиленок возле сторожа чё-то делает. Включил фары, смотрю, а Шамиленок башку сторожу штыком отпиливает. Атрезал, пнул ногой и нам кричит: “Пацаны, айда в футбол, бля… буду, после зоны не играл.” Ну, мы дэцэл>2 поиграли, и чухнули на Курган.
В камере раздался смех. Колыма, Калуга и Север не спали. Они обменивались воспоминаниями. Дополняли рассказанную историю деталями.
В разговор включился один из бандитов — Колыма. Худой, желтолицый, с замедленными речью и движениями он наводил на окружающих непонятный страх.
— Один раз я попробовал таким макаром. Н-н-не понравилось. Помнишь жену пастуха? — обратился он к Полковнику. — Ну, пастуха, которого ты завалил.
Полковник курил явно не в силах вспомнить. Цепь преступлений была столь велика, что отыскать одно звено представлялось сложным.
— Ну, ты даешь… — хрипел Колыма. — Ты ее еще в юрте драл, а мне она не хотела давать…, рожу поцарапала.
Полковник перестал вращать глазами. В его глотке что-то забултыхалось.
— Все, Колыма, хо-хрл-хрл, вспомнил. Можно подумать, она мне сразу дала. Вспомни, сколько я ее прягой бил по башке. А про ноги связанные забыл?
Колыма сделал жест, как бы стряхивая с ширинки назойливую муху.
— Да, но поцарапала она не тебя, а меня.
— Ладно, пацаны, — послышалось с верхнего яруса, — чё тяните? Говори, Калыма.
— Меня на эту шкуру зло взяло, — продолжил Колыма. — Когда пацаны ее отодрали, я взял штык, схватил за волосы и отрезал башку. Ничего особенного, приятней когда из ствола шмальнешь промеж глаз.
С моментом, когда Колыма закончил рассказывать, совпал скрежет двери. В камеру с матрасом под мышкой вошел новичок. Растерянный, он стоял возле умывальника и в нерешительности переминался с ноги на ногу.
Шамиленок приподнялся.
— Чай есть, земляк?
Новичок радостно улыбнулся.
— Есть, ребята, где-то с полпачки.
Слово “ребята” в кругу подобного контингента неприятно резануло слух. Шамиленок медленно поднялся, обул сапоги и сделал шаг по направлению к новичку. Губы в хищной улыбке поползли к правому уху, оголяя ряд рандолевых зубов.
Глядя на новичка, он неожиданно со всей силы ударил в грудь ногой сидящего на матрасе заключенного.
— Дергай под нару, рожа ментовская, асвабади человеку место.
Пожилой, охая схватился за грудь, но следующий удар сапога в челюсть отбросил его на рядом сидящих.
— Быстро под нару, ментяра, иначе пока в зону прийдешь и лохматину>1 нацепишь, я тебя, ишака, задолблю.
Шамиленок не объясняет, но всем ясно, что старый зэк был в лагере членом СВП[2].
Новичок испугался. Он не решается занять свободный пятак цементного пола.
— Давай, земляк, садись. По какой статье, рассказывай.
Полковник крикнул верхнему ярусу:
— Харош!.. Глохните. Пусть сначала дает чай.
Новичок порылся в своих вещах, и вытащил грязный узелок. В носовом платке горсть мелкого чая. Величайшую ценность уголовного мира высыпают на бумагу.
Шамиленок, не глядя, запустил руку на верхнюю нару и стянул вниз первое попавшееся одеяло. “Дрова” готовы. Через некоторое время кружка идет по кругу избранных.
Чифирь выпит. Элита удобно разместилась на нарах. Взгляды опять останавливаются на вновь прибывшем.
— Говоришь, первая судимость!?. По 76 статье… В школе магнитофон украл?.. Что, до этого не сидел!?
Все переглядываются. Событие действительно редкое, и все же встречающееся в некоторых тюрьмах, а именно: новичка бросили к многоходочникам.
— А ну-ка, расскажи, как там на воле? Бабы красивые есть?
Новичок, которого зовут Валентин, от всеобщего внимания оживляется.
— О-о-о-о, телок на воле полно, — вставляет новомодное слово. — Они вечером возле ресторана сами меня снимают. Как выйду, то одна, то другая: “Валек, пойдем со мной”. Я уже счет потерял. Прихожу в кабак, знакомые или незнакомые, в наглую сажусь за столик, наливаю себе шампанского, короче, кайфую. А на ночь какая-нибудь обязательно пригласит.
В камере переглядываются. В тусклом свете то и дело отсвечивают чьи-то рандолевые зубы.
Валентин вошел в раж. Его трудно остановить. Но этого делать никто и не собирается. Всем весело. Но не от рассказов типичного Альфонса, а от предстоящей утехи. Его место в уголовном мире предопределено. Сути пословиц “язык мой — враг мой” и “молчание — золото” он не знает.
Когда он на минуту умолк, из-за тел сидящих показалось смуглое лицо с орлиным носом.
— Ну, ты даешь, Валек. Да-а-а, жил ты, как мы тут пасмотрим, красиво. Так, гаваришь, телки тебя снимали? Ну, расскажи, сколько они тебе платили?
Убийственной иронии в словах уголовника новичок не улавливает, продолжает вдохновенно рассказывать о похождениях на воле.
— А я не ждал, когда они мне заплатят. Подойду, когда она еще в постели, открою сумочку, заберу все, что там есть.
