Возвращение на Голгофу - [3]

— Ну, сколько стоять будем, пока не знаю, а поселок называется Толльмингкемен. Да зачем тебе это знать? Не все ли равно — одна деревня или другая? Все чужое…

— Ну, не скажи. Вон даже наш ездовой интересуется. Говорит, коли кого убьёт, так хоть знать будем где.

— Не бойся, здесь не убьёт, — отмахнулся комбат. — Все спокойно, немцы с позиций откатились. Если уж сшибёмся где, так в другом месте, как в наступление пойдём. Неподалеку тут городок есть — Шталлупенен, а южнее нас этот… Гольдап[2]. Только что по картам сверял. Скажи своему ездовому, коль ему интересно. И пусть не каркает.

Комбат с полным правом мог давать такие наставления. К началу войны он успел закончить два курса математического факультета университета, что для хорошего артиллериста немаловажно. Да и провоевал он уже три года, два ордена получил и только что пришил капитанские погоны. Ефим же успел доучиться лишь до седьмого класса, другие бойцы столько же, а некоторые и вовсе окончили только начальную школу. Так что на капитана своего бойцы смотрели как на человека образованного и бывалого.

Вскоре подошли к вокзалу, добротному зданию из красного кирпича, перед которым блестела влажной чистотой маленькая площадь, выложенная мелкой гранитной брусчаткой. На боковом фасаде здания чёрной краской была нанесена надпись — название посёлка, а может быть, и станции — «Tollmingkehmen».

Комбат прошел в вокзал. Несколько человек перетаптывались у входа, курили, о чем-то негромко переговаривались.

— Эй, сержант, подходи сюда, угости табачком. — Водитель командира полка по-дружески помахал Ефиму рукой. — Чего это ты сбежал от нас к лошадникам? Или на командирской машине сильнее трясет? — Все засмеялись.

— Трясет-то не сильно, но ты же знаешь, от начальства лучше быть подальше, а к кухне поближе.

— Ты там смотри, возле коней не расслабляйся. Как только тронемся отсюда, так сразу же к нам. Батя сегодня уже спрашивал, почему под рукой нет радиста.

— Ладно, как будет нужно, кликнешь. А пока я во второй батарее перекантуюсь. Что тут у вас под ногами болтаться.

Ожидание затянулось, уже выкурили по папироске, перешли на самокрутки, но никто не расходился, ждали своих командиров. В поселке, кроме солдат, не было ни души, перепуганные местные жители разбежались. Солдаты бродили по соседнему дому, с любопытством осматривая двери, окна, лестницы, обустройство комнат. В домах были невиданные ими в их деревнях водопровод и канализация. В углах комнат высились тяжёлые печки из кафельных изразцов. Печки были еще теплые, накануне хозяева топили, рядом лежали поленья и необычные брикеты, похожие на плотно спрессованную землю, оказалось — высушенный торф.

Наконец офицеры гурьбой высыпали из дверей вокзала и спешно двинулись по своим батареям.

Когда они с комбатом отошли за соседние дома, Ефим поинтересовался:

— Марк, ну что там сказали?

— Что, что?.. Стоять будем несколько дней. Велено занять позиции западнее соседнего посёлка Дамерау, на пригорочке. Занять да окопаться по полному профилю. Так что лопатами намахаемся… Эх, уж лучше бы наступать. Ну, ничего, сейчас выставим охранение понадёжнее и спать, а завтра окапываться. Лопаты-то не растеряли?

— Не боись, не растеряли, лопат теперь даже больше, чем раньше было. Полная телега, громыхали в дороге на всю округу. Старшина-то у нас из ловкачей.

До батареи дошли быстро. Все уже разместились и заканчивали ужин.

Каневский двинулся в своё расположение, бросив вдогонку Ефиму:

— Вы там смотрите с ребятами — не суйтесь куда попало, а то нарвётесь на мину или на очередь из «шмайсера». Завтра всю округу осмотрим как следует, тогда спокойней будет. Передай командирам орудий — пусть живо идут ко мне.

Ефим пробежался по домам, где разместились батарейцы, а потом, уже не спеша, двинулся в конец переулка к Кольке в надежде на скорый ужин. На этот раз он зашёл во двор с тыльной стороны через большой старый сад. Деревья — яблони и груши — уже сбросили листву и сиротливо стояли с мокрыми чёрными стволами. Вся земля укрылась тёмно-коричневым одеялом из опавших листьев, недосуг хозяевам было этой осенью обихаживать свой сад. От дома сад отделялся сараем, его задняя сторона стояла глухая, безоконная, только в самом низу пробито оконце, скорее маленькая дверка, через которую из сарая выбрасывали навоз и складывали его за сараем отдельно в кучи — коровий и лошадиный. За осень и зиму навоз должен перегореть, а весной он удобрит огород, чтобы летом и осенью, как заведено с давних пор, земля щедро наградила хозяев урожаем. И земля терпеливо ожидала от людей, захлёстнутых войной, подкормки, не в силах осознать тщетность этого ожидания.

Николай возился во дворе с лошадьми. Он раздобыл где-то широкую бадью для воды и теперь старался установить ее понадежнее, чтобы лошади не опрокинули, когда будут пить.

— Что так долго пропадал? Я уже давно термоски с едой принёс, всё не ел, ждал тебя. — Николай протянул Ефиму два пустых ведра.

— Вон там колонка, принеси лошадкам вёдер восемь воды… А я займусь ногами Майки, пока ранки не загноились.

Любимую лошадь Кольки звали Майка. Уже второй год, ещё с Белоруссии, волочила она по бездорожью тяжёлую пушку. Ей везло, разок только посекло бок осколками, но вскользь, неглубоко. И Колька, заботившийся о ней, как о ребёнке, быстро залечил раны. Другие кони редко когда держались в батарее дольше трёх-четырёх месяцев, гибли от осколков, а то и попросту надрывались, не в силах выдержать то, что выносили на войне люди. Ещё год назад все орудия батареи таскали лошади, а теперь в Колькином хозяйстве остались только три тягловые, да одна верховая лошадь комбата. Но комбат не любил ездить верхом и охотно отдавал свою лошадь лейтенанту Петру Рогову, своему заместителю, знатному лошаднику. Сменили лошадок американские тягачи. Так что теперь кругом было железо, машины таскали орудия. Сейчас Майка была жеребая, и месяца через полтора-два в батарее ждали пополнения, под Новый год должен был родиться жеребёнок.