Возвращение миледи - [34]

– Дело церкви всемерно способствовать торжеству справедливости, – охотно отозвался батюшка, и даже глаза у него загорелись. – Когда приходить?

– У вас сотовый есть? – спросила я.

– Вестимо, есть! – уже с азартом ответил он и продиктовал мне номер.

– Я вам позвоню, – пообещала я и, спросив, как пройти в школу, отправилась туда, чтобы посмотреть на первую любовь Дроздова.

Стенд «Наши медалисты» висел недалеко от входа. Я сфотографировала на камеру мобильного телефона портрет Дарьи Михайловны Морозовой, очень красивой девушки с неприятным презрительным взглядом, и вернулась к участковому.

– Ну вот! – сказала я. – Получила благословение, и теперь мое дело уже совсем правое!

– Думаете, расколете, Татьяна Александровна? – спросил Поленов.

– На раз-два такта! – уверенно ответила я. – Так что, как только посыльный приедет, мы берем письменные принадлежности, и вперед! И еще Жадовых бы надо привести – их же сына, в конце концов, тогда убили!

– Будут! – твердо пообещал он. – А пока не попить ли нам чайку? Или вы только кофе признаете?

Вряд ли здесь найдется хороший кофе, – подумала я и согласилась выпить чаю.

– С коньячком? – спросил участковый.

– Во-первых, это подарок, так что вы лучше себя и близких побалуйте, а во-вторых, я за рулем, – отказалась я, а Поленов не стал настаивать.

Мы с ним неспешно пили чай под сушки с маком, и он выспрашивал меня о последних городских новостях, когда на улице просигналила машина. Я вышла во двор и увидела уже знакомого мне по театру парня. Он меня тоже узнал и сказал, протягивая газетный сверток:

– Вот! Это вам Виктор Евгеньевич велел передать!

Я надорвала газету и увидела три упаковки ампул и перетянутый резинкой блок одноразовых шприцов.

– С какой же скоростью ты гнал? – удивилась я.

– Так Виктор Евгеньевич сказал «мухой»! Вот я и полетел, – он помахал руками.

– Понизили тебя, значит, за ту историю в театре? – спросила я.

– Хорошо, что не выгнали, – буркнул он. – Я вам здесь еще нужен?

– Нет! Езжай! Только больше так не гони, – попросила я.

– Так теперь уже не надо! – ответил он, сел в машину и уехал.

Я вернулась к Ивану Трофимовичу и показала ему сверток.

– Ну теперь уж Конюхов никуда не денется! – уверенно сказала я и позвонила священнику. – Отец Геннадий! Если вы не передумали, то встречаемся прямо сейчас около дома Конюховых.

– Уже иду! – заверил он меня.

Отключив телефон, я спросила Ивана Трофимовича:

– А Жадовы знают?

– Я им уже позвонил, пока вы на улице разговаривали, – старик-то сотовым разжился, – объяснил он. – Так что они будут!

– А вы с видеокамерой обращаться умеете? – поинтересовалась я, доставая из сумки камеру.

– Да у сына такая же, – сказал он. – Как-нибудь разберусь!

– Тогда вы будете снимать, а я писать! – предложила я.

– А вы сумеете? – усомнился Поленов.

– Я бывший следователь прокуратуры. Как-нибудь разберусь! – усмехнулась я.

– Ну, тогда держите, – сказал он, протягивая мне лист бумаги. – Давайте я вам сейчас на Прошку все установочные данные дам, чтобы вам потом на это не отвлекаться.

Я согласилась и написала под его диктовку шапку: фамилию, имя, отчество, год и место рождения и все прочее. Когда закончила, Иван Трофимович поднялся и, надевая фуражку, предложил:

– Ну, тогда вперед!

Пока мы шли к дому Конюховых, за нами начали понемногу увязываться любопытствующие, так что подошли мы уже целой толпой.

– Это Жадовы? – тихонько спросила я, кивая в сторону двух стариков около ворот: на толстого, багрового, неприятного мужчину с настороженно бегающими глазами и увешанную золотом бабу в давно вышедшем из моды, но некогда супердефицитном полиэстре.

– Они! – подтвердил участковый.

А по улице между тем, пыля рясой, уже бодро двигался к нам отец Геннадий. Он подошел, оглядел собравшихся и предложил:

– Ну, что? С богом?

– Пошли! – скомандовала я.

Мы, то есть я, батюшка и Иван Трофимович, который жестом пригласил Жадовых следовать за нами, вошли во двор, а потом и в дом, где были открыты все окна.

– Мир дому сему! – торжественно сказал отец Геннадий, и к нему тут же кинулась невысокая, очень худая женщина неопределенного возраста.

Батюшка благословил ее, а я тем временем огляделась: вокруг были грязь и запустение – ясно, что одной женщине с таким больным на руках за всем не уследить. В комнате на кровати, опираясь на подушки, чтобы было повыше, полулежал Прохор. Глаза его лихорадочно горели, губы были искусаны в кровь. Сам он больше походил на труп, чем на человека.

– Зачем пожаловали? Полюбоваться? – прохрипел Прохор.

– По делу! – сухо ответила я.

– У меня теперь одно дело – помереть поскорее и Стешу от мучений избавить, – ответил он.

– Умереть можно по-разному, – сказала я. – Можно от боли в голос орать, а можно и безболезненно. Тебе как больше нравится? – спросила я и показала ему пакет с упаковками лекарства.

Стеша быстро подскочила ко мне, посмотрела название и, воскликнув:

– Благодетельница ты наша! Век за тебя буду бога молить! – рухнула передо мной на колени.

– Погоди, Стеша! Не унижайся! – сказал Прохор жене, а меня спросил: – Чего взамен потребуешь? С нас теперь и взять-то нечего!

– На твоей совести, Конюхов, две жизни, – сказала я. – Мелентия Жадова, которого ты в драке убил, и Михаила Морозова, на которого вину свалил, судьбу ему исковеркав. Тебе, сам знаешь, уже недолго осталось, так облегчи совесть! Здесь вот и участковый, и батюшка, давай оформим явку с повинной?