Возвращение - [145]

Шли годы, и английский у Мерседес становился все лучше. В 1943 году ее знаний хватило, чтобы выучиться на секретаря. Вскоре после этого ей посчастливилось устроиться на работу в Бекенхеме, и она поняла, что поездки от Финсбери-парка будут для нее слишком накладными по времени. Кармен тоже была за переезд, и они подыскали себе отдельную квартиру на юге Лондона.

Жизнь складывалась лучшим образом из возможных, несмотря на неотступное чувство, что они все-таки здесь чужие. Теперь им удавалось бывать в El Hogar Español не так часто, как раньше, хотя не реже чем раз в месяц Мерседес получала приглашение там станцевать. Ее зажигательные выступления пользовались успехом у понимающей публики.

Мерседес старалась не задумываться о том, как тяжело живется ее родителям. Дела в кафе при новом режиме шли сравнительно неплохо, однако непрестанная скорбь от потери троих сыновей никак не утихала. Конче иногда казалось, что она уже выплакала все слезы, но в этом и заключается великий обман неизбывной тоски: она постоянно подпитывается. Каждый новый день – все равно как очередная прогулка по только что разбитому стеклу. Каждый шаг должен был быть выверен и осторожен, просто чтобы стерпеть боль и протянуть с утра и до вечера. После того как вечером расходились последние посетители, они не могли вынести ничего громче тихого тиканья часов.

Письма до Англии хоть и медленно, но добирались. Конча неизменно старалась сохранять бодрый тон, но при этом всячески отговаривала дочь от возвращения. «У тебя там, должно быть, чудесная жизнь, – писала она, – а если вернешься домой, увидишь, что здесь теперь все по-другому». Так она пыталась удержать Мерседес подальше от страны, полной воспоминаний и запустения.

Письма, которые Мерседес писала родителям, создавали впечатление, будто она совершенно освоилась со своей новой жизнью. Хотя дочь всегда читала между строк их послания к ней, родителям никогда не приходило в голову искать двойное дно в словах ее писем или усомниться в исходящем от них ощущении довольства жизнью, которое она так усердно выдавала за правду.

Недостаток правдивости в их переписке вовсе не свидетельствовал о недостатке любви. Скорее он означал, что их любовь настолько сильна, что они хотят поберечь друг друга.

Однако произошло одно событие, о котором Конча умолчать не могла. В 1945 году умер Пабло. В том году в Гранаде выдалась одна из тех суровых зим, когда холодный воздух проникает в грудь, укутывая в стылый кокон легкие. Отец был слишком слаб, чтобы пережить такое. Для Мерседес это стало самым тяжелым переживанием с тех пор, как она отплыла из Бильбао.

Когда война в Европе закончилась и мужчины вернулись с фронта, центром общественной жизни молодых испанок стал местный танцевальный зал «Локарно». Любимое увлечение стало отличным восстанавливающим средством после шести лет войны и тревог, способом поделиться ощущением, каково это – быть живым. Да и вход был свободным. Все их ровесники танцевали вальс и квикстеп, а когда началось повальное увлечение латиноамериканскими танцами, Мерседес с Кармен легко освоили и их.

Залы были местом, где парни и девушки могли завязать романтические знакомства, и большинство из них преследовали одну ясную цель: устроить брак. Мерседес же являлась исключением. Поиск второй половинки был последним, о чем она думала. Девушка свою уже нашла, и, отправляясь вечером пятницы или субботы повеселиться, она желала только одного – ощутить сумасшедшее упоение, которое давал ей танец.

Парни меняли партнерш каждый вечер; некоторых девушек они знали всю жизнь, с другими только познакомились, но в голове у них всегда сидел один и тот же вопрос: подойдет ли она на роль жены?

Первое появление Кармен и Мерседес в «Локарно» наделало много шуму. Из-за смуглого оттенка кожи и сильного акцента они выглядели своеобычно, как настоящие иностранки. И хотя на них были надеты такие же платья, какие носили местные девушки, этим их сходство с англичанками исчерпывалось. «Темненькие, прямо цыганочки», – шептались люди.

Они больше года проходили в «Локарно» по пятницам и субботам, прежде чем Мерседес пригласил на танец молодой англичанин, которого она прежде никогда не замечала.

– Разрешите? – просто спросил он, протягивая руку.

Это было танго. Она уже станцевала, наверное, с сотней мужчин, но этот был на голову выше всех остальных. Позже той ночью она снова прокручивала в голове этот танец, вспоминала каждую ноту.

Для этого молодого человека танец с Мерседес тоже оказался волшебным переживанием. То, как ее легкое, изящное тело откликается на легчайшее прикосновение его ладони, было ничуть не похоже на сдержанную скованность, с которой двигалось большинство английских девушек. После танца, когда он вернулся к потягиванию своей пинты в компании друзей, а она к подруге, парень уже не был уверен, что действительно с ней потанцевал. Осталось только воспоминание, нечто совсем зыбкое.

Мерседес надеялась, что на следующей неделе этот стройный, светловолосый англичанин снова пригласит ее на танец. Она не была разочарована, и когда он подошел, улыбнулась в знак согласия. На этот раз был квикстеп.