Возвращение - [31]

Чай был сладким и душистым. Яства, лежавшие на столе, изумительно вкусны. Кресло до неприличия удобно… Короче: Родович и не заметил, как допил третью чашечку предложенного ему напитка.

— Надумал я тут: войско малое да умелое учредить, но прежде чем о нём сказывать да рядить, расскажи мне, как ты до дела такого додумался — чарожника стрелами калёными попотчевать? — вновь поинтересовался воевода, наливая десятнику четвертую чашечку и пододвигая к нему поближе тарелочку с медовой халвой.

— Дак, и чё тут думать — то было? Куда деваться, коли назначение у нас одно — врага лихого бить?!

— И то верно, — согласился воевода, при этом в его взоре появились лукавые искорки. — Но всё одно интересно, как это придумалось — то к врагу в его самоуверенности великой малым числом пробраться да стрелой калёной в голову супостату ударить?

— Так ить известно как: ежели к утке дикой крадёшься, то одному завсегда сподручнее, чем всем селом болота окучивать. Кагалом — то сколь не таись, всё одно хто ни хто, а своронит, спугнёт уточку. Веточка треснет там, али водица громче громкого хлипнет, вот и вспорхнёт пернатая поперёд силков, на неё брошенных. Ворог — он, конечно, не уточка, не зверь дикий, но всё одно, где нигде, а малой дружбой* (в смысле малой группой) сподручнее его бить бывает. — И тут же, взглянув на заинтересованное лицо воеводы, принялся пояснять: — Ну, это где прознать что, али проскользнуть куда незаметненько, особливо если враг — то чем другим отвлечён-занят. Как чарожники над башнями поднялись да магией своей магичить стали, так я и подумал: за силой своей несоразмерной малого, глядишь, и не углядят, а коль и углядят, так на другое малое взгляд уведём. Вот я и послал Михася и ещё одного оболтуса (стрелки они у нас отменные!) на башню вражескую, на смерть верную. Но и не послать не мог, была ведь надежда малая, на вражескую беспечность помноженная. Так ведь, Ваше Превосходительство, и выгорело. Выгорело ведь?

— Выгорело, выгорело! — всё шире и шире улыбаясь, подтвердил воевода.

— Вот и я о том же. А што в голову целили, так это завсегда известно было: самое близкое до смерти место в голове человеческой и звериной скрывается. В сердце — то иной раз стрела попадёт, а человек вона ещё сколько меч в руке держит. Вот и повелел я чарожника в голову бить.

— А скажи мне, Евстигней Родович, а смогём ли мы ещё раз — другой твоим способом воина чёрного сразить? — Кожемяка перестал прихлёбывать горячий чай и пристально всмотрелся в глаза собеседника.

— Не могу знать, не ведаю, но думается, враг теперь вчетверо осторожнее станет, чарожников стражей окружит, да глядишь, ещё и заклятие какое охранное наложит. Нет, не подойти к ним теперь, воевода-батюшка. Ни за что не подойти!

— Стало быть, и войско малое, специальное, теперь ни к чему?

— Нет, Ваше Превосходительство, десятки такие из людей умелых да сметливых набранные очень даже надобны, что б каждый и сразиться за пятерых отваживался и догляд за врагом тайный учинить мог.

— Знать, нужно, говоришь, войско особливое?

— Нужно, батюшка, ещё как нужно! Где куда проникнуть, что где спознать, тут умные да умелые во как нужны! — ладонь десятника скользнула выше головы. — Ворога там бить нужно, где он того менее всего ждёт: на тропах да в становищах его тайных.

— Верно говоришь, Евстигней Родович, верно! По сему и будет. Нынче же государю письмо отпишу, да и сам, пожалуй, долго ждать не буду, своим велением отряды тайные, умелые создавать начну, а уж как государев указ придёт, тут уж на полную развернёмся. На день сегодняшний сотню особливую создадим, из мужей отобранных, духом не робких и телом не хилых. Думаю я тебя сотником над ними поставить. Смогёшь?

— Э-э-э, Всеволод Эладович, смочь я может и смогу, только не моё это дело сотней рулить, назначь уж кого помоложе да поспособнее. Эх, скажи мне это кто десяток лет назад, зубами вцепился бы, а теперь я уж со своим десятком век доживать буду, ни к чему оно мне, новое-то назначение. Помочь в чём, подсказать чего, я завсегда рядом, а сотней командовать… Избавьте уж меня от этой милости! Ни к чему мне это, ей — богу, ни к чему.

— Будь по — твоему, десятник, только не пеняй, если что! — воевода слегка нахмурился. — Ну, а в войско — то особливое пойдёшь? Там ведь, сам понимаешь, не мёдом мазано, поперёд смерти ходить будешь!

— Пойду, — твёрдо ответил Евстигней, при этом на его лице не дрогнул ни один мускул. — И мои ратники пойдут, я за них, как за себя самого, ручаться буду.

— Значит, договорились! Отбирай сотню воинов, да начальников, кого во главе отряда специального поставить, присоветуй.

— Присоветовать? — Родович задумчиво почесал макушку. — А тут и советовать нечего. Любомир Прохорович Коваль вполне подойдёт. И в бою справный и разумом крепок. Просто так и последнему разгильдяю сгинуть не даст.

— Добро, коли так.

На том и порешили. Родович ушёл, а Кожемяка с тоской принялся вспоминать канувшего в небытиё Николая. "А ведь сегодня решённое мной уже когда-то сказано было. А ведь и вправда, говорил же Николай Михайлович, войско Трёхмухинское организовывая, о мечте своей — отряд такой создать, чтобы малым числом, но умением да хитростью любого врага бить возможно было. Про свою жизнь прошлую сказывал. Про группы специальные, что промеж вражьих ног снуют да подножки изрядные ему ставят, говорил. Эх, его бы сюда! Он бы точно помог. Да откуда ему здесь нынче взяться? Может, и сгинул он уже. Чай, у них там тоже неспокойно. Хотя нет! Такой не сгинет, от любой беды и врага обережётся! Жаль, очень жаль, что нет его рядом! Но что поделаешь, столько лет без него, хоть и трудненько было, справлялся, небось и сейчас справлюсь".