Возвращение домой - [34]

Она беременна, носит в себе ребенка Ларри Бейнбриджа.

Это был самый ужасный период в жизни Эвелин. Ни денег, ни семьи, к которой она могла бы обратиться… Никого, кто позаботился бы о ней.

Тетя и дядя — сестра матери Хелен и ее муж Джон — взяли Эвелин к себе после смерти родителей. Но они не любили племянницу, лишь выполнили, как говорили сами, «христианский долг», дав ей крышу над головой. За восемь лет, которые девочка прожила у них в доме, никто ни разу не улыбнулся ей, не хлопнул дружески по плечу. Наоборот, оба постоянно подчеркивали, что она для них обуза, попрекали куском хлеба и крышей над головой. А в день восемнадцатилетия объявили: пора самой заботиться о себе.

С горечью в сердце Эвелин отвергала неродившегося ребенка, зачатого грубым насилием, правда, несмотря на боль и гнев, она понимала, что новая жизнь внутри нее — такая же невинная жертва, как и она сама. Эвелин никогда не думала о том, чтобы сохранить дитя. У нее не было денег, сил и желания растить его. Больше всего она боялась, что никогда не сможет дать ребенку любовь, которой он заслуживает. А обрекать другое существо на детство без любви?..

Эвелин вздохнула и снова опустила голову на спинку шезлонга. Свинцовая тяжесть, ставшая неотъемлемой частью ее жизни, давила. Как все переменилось с тех пор. Когда была зачата Сара, изнасилование во время свидания не являлось преступлением. Если женщина была близка с мужчиной, к которому пришла на свидание, считалось, что все произошло по ее желанию, даже если она это отрицала. От всех последствий страдала только женщина. Если она хотела избавиться от «подарка», то рисковала расстаться с жизнью, делая аборт в какой-нибудь жалкой трущобной клинике.

«Нет, Сара, — подумала Эвелин, со вздохом закрыв глаза и отдавшись охватившей ее слабости, — если бы мне снова предстояло пройти через все это, я бы поступила так же. Все равно ничего хорошего в твоей жизни не было бы. Нельзя сказать, что тебя совсем уж никто не любил.

И что самое главное… ты никогда не узнаешь, что была зачата не в любви и даже не в момент страсти, а через зверское насилие. По крайней мере я уберегла тебя хотя бы от этого».

На дорогу от Эвелин до дома, в котором располагалась квартира компании, ушло меньше трех минут, но Саре они показались вечностью. Близость Рурка в замкнутом пространстве автомобиля действовала так сильно, что ее нервы гудели, будто провода высокого напряжения. Когда они шли от парковки до лифта, он держал руку чуть ниже талии Сары, широкая длиннопалая ладонь отпечатывалась на ее теле сквозь одежду, как железо, которым клеймят скот.

— Вот мы и пришли. — Он остановился перед дверью с табличкой «28 В».

Сара облегченно вздохнула. Пока он открывал ключом дверь, она, осматриваясь, заметила, что на этаже всего две квартиры.

— После вас, — сказал Рурк, и Сара снова почувствовала прикосновение — он дотронулся до ее спины.

Она стиснула зубы. Соблазняющее тепло проникло через габардиновый костюм и разлилось по спине. Но стоило войти в большой, отделанный мрамором холл, потом из него — в гостиную, как она забыла обо всем на свете.

Квартира была обставлена бесценной старинной мебелью XVIII века, способной соперничать с той, что у Эвелин Кэтчем. Из окна открывалась захватывающая панорама города.

— Боже мой, — пробормотала Сара, остановившись посреди комнаты и медленным взглядом обводя все вокруг. — Вы же сказали, у компании есть маленькая квартира. Но эта же огромная, а мебель — целое состояние.

Рурк пожал плечами.

— Да, обычно это производит впечатление на клиентов.

— Неудивительно.

— Если вам не нравится…

— Не нравится? Не говорите глупостей. Конечно же, нравится. Очень нравится. Но просто это все такое… такое… совершенное. И большое.

Почти вся ее лос-анджелесская квартира могла разместиться в одной гостиной.

С предельной осторожностью большим пальцем ноги, сквозь лодочки, Сара попыталась прощупать толстый ворс восточного ковра и поняла — этот экземпляр стоит больше, чем все ее вещи, вместе взятые. Подлинники картин, писанные маслом и наверняка принадлежащие кисти мастеров, украшали стены. Множество фарфоровых безделушек небрежно расставлены на комоде, будто купленные в дешевом магазине. Сару окружало столько ценных вещей, что она не знала, на чем сосредоточиться. У нее, как у ребенка, растерявшегося в магазине игрушек, глаза разбегались, а взгляд перескакивал с одного на другое.

Рурк поставил ее чемодан на полированный дубовый пол и оперся о рояль возле двери, ведущей на террасу. Скрестив руки на груди, с легкой усмешкой он наблюдал, как Сара впитывает все это.

— Я рад, что вам здесь нравится. Наверное, ваш вкус совпадает со вкусом матери.

Сара чуть не расхохоталась. Он шутит? Даже до болезни Джулия Андерсон понятия не имела, как отличить стиль королевы Анны от современного. В голове промелькнуло: а откуда Рурк мог знать о вкусе ее матери?

Она насмешливо посмотрела на него, а он улыбнулся в ответ.

— Эвелин сама декорировала эту квартиру.

Радостное оживление Сары как рукой сняло. Она огляделась. Как бы ей хотелось сказать, что ей здесь совсем не нравится, и заявить об этом твердо, подчеркнуто твердо. Но она не могла. Она любила красоту, и даже враждебность к Эвелин не позволяла ей не оценить ее вкус.