Возвращайся скорей, Микка-Мяу! - [2]

— Ты всегда говоришь не то, что думаешь. Иной раз неделю можно голову ломать над твоими словами.

Но тут звон, гуд и стук стали вдруг слышны где-то совсем близко. Все на мгновение затаили дыхание. Конь Серафим испуганно завертел головой.

— Нет, это все-таки в небе гремит, сомнений быть не может, — сказал он.

— В голове у тебя гремит! — осмелела кошка Ватикоти.

— Бочку какую-то катят, — вставил лев Зигфрид Брукнер.

— Или в барабан стучат, — усмехнулся заяц Аромо.

— А может быть, это бочка сама гремит, — заблестели глаза у великана Лайоша Урода. — От хорошего настроения.

Все только диву дались. Ох уж этот добряк!

— Знаешь что, Лайош… — начала было кошка Ватикоти но ее перебил медведь Бум-Бу-Бум.

Он сказал строго:

— Бум-бу-бум. — И чтобы никто не сомневался, повторил: — Бум-бу-бум!

Все, побледнев, испуганно смотрели на Бум-Бу-Бума.

— Не может быть!.. Ты это серьезно, Бум-Бу-Бум? — Ватикоти еще надеялась обратить все в шутку.

Но конь Серафим перебил ее:

— Конечно, серьезно. Ты когда-нибудь слышала, чтобы медведь Бум-Бу-Бум шутил?

Широкогрудый лев Зигфрид Брукнер почувствовал, как душа его начинает опускаться все ниже и ниже — прямо в пятки. Голос его задрожал:

— Иными словами, ты хочешь сказать, что к нам идет Злюк-Клюк Великоголово-Малоголовый.

Бум-Бу-Бум молчал, но все поняли по его взгляду: да, медведь имеет в виду именно это.

И тут всех словно прорвало:

— О, тогда горе нам! Сюда идет столбоногий!

— Кувшиноголовый!

— Бочкопузый!

— Блиноухий!

— Корытогрудый!

— Печеротый!

— Дубоголовый и ветропродутый!

Все это напоминало некую молитву. Конь Серафим воскликнул:

— И надо же было этому случиться именно теперь, когда Микки-Мяу нет дома!

Первым пришел в себя заяц Аромо. Жалобы тут не помогут! Подняв лапу, он призвал всех к молчанию.

— Самое главное, — торопливо заговорил он, — сделать кислую мину! Всем. Нам нужно вести себя как на похоронах. Потому что больше всего на свете Злюк-Клюк Великоголово-Малоголовый не любит хорошее настроение.

— Несчастный… — всхлипнула кошка Ватикоти.

— Не хнычь! Ну, все разом стали унылыми-преунылыми!

И как раз вовремя. В это мгновение — бим-бум! — послышался треск сучьев, и на краю лужайки появился столбоногий, кувшиноголовый, бочкопузый, блиноухий, корытогрудый, печеротый, дубоголовый и ветропродутый. Хмуро оглядывая испуганных приятелей, на краю лужайки стоял Злюк-Клюк Великоголово-Малоголовый.

— Ага, вот и вся честная компания! — сказал он ржавым, скрипучим и трескучим голосом.

Заяц Аромо сделал шаг вперед и смиренно произнес:

— Да, мы все здесь, ты ведь знаешь, мы здесь живем.

— И настроение у вас, конечно, хорошее, а? — проскрипел Злюк-Клюк Великоголово-Малоголовый.

— Ну что ты, любезный Злюк-Клюк Великоголово-Малоголовый, какое уж тут хорошее, — торопливо сказал неудержимо мыслящий Аромо. — Как раз наоборот. Настроение у нас плохонькое.

— Плачем да рыдаем, — соврал лев Зигфрид Брукнер.

— Горюем, — сказала кошка Ватикоти.

— Печалимся, — добавил конь Серафим.

Злюк-Клюк гневно топнул ногой:

— Я слышал, как вы смеялись!

Тут Аромо пустил в ход все свое актерское искусство:

— Смеялись? А что это такое, любезный Злюк-Клюк Великоголово-Малоголовый? Мы слыхом не слыхивали такого слова.

И все скорее подхватили:

— Да, да, мы и слыхом не слыхивали!

А Аромо и вовсе вошел в роль:

— Таких слов в нашем обиходе давно уже нет. Смеяться, посмеиваться, улыбаться, усмехаться, ухмыляться, хихикать, хохотать… Что значат все эти слова, мы не знаем.

Но тут кошка Ватикоти не выдержала. Она долго крепилась и давилась, стараясь сдержать смех, но ничего не вышло. Она разразилась звонким, раскатистым хохотом.

Что же теперь будет? Все в страхе смотрели на Ватикоти, боясь вздохнуть.

Глаза у Злюк-Клюка Великоголово-Малоголового выкатились из орбит и зловеще налились кровью.

— Это еще что такое?! — взревел он.

Аромо незаметно стукнул Ватикоти по щиколотке, но это не помогло. Она все смеялась — звонко и раскатисто. Злюк Клюк Великоголово-Малоголовый уже занес над ней свою страшную лапу. Аромо поспешил шагнуть вперед.

— Дело в том… все это очень неприятно, — лепетал он, — но Ватикоти плачет.

— Что? Что она делает?! — заорал Злюк-Клюк. — Плачет?! Да она смеется! Гогочет! Заливается!

— Нет, нет! Ты не знаешь Ватикоти. Она так плачет. Мы сначала тоже думали, что она смеется… или как там это называется… но нет. Она именно плачет.

— Врешь! — рассвирепел Злюк-Клюк Великоголово-Малоголовый.

— Поверь нам. Она в самом деле плачет, — сказал Аромо с отчаянием в голосе и укоризненно взглянул на Ватикоти.

Все почувствовали, что неудержимо мыслящий заяц нуждается в поддержке, и подхватили:

— Да, да, она плачет.

— Она всегда так плачет.

— Да, Ватикоти именно так и плачет.

Бум-Бу-Бум смотрел на все это представление с явным неодобрением. В конце концов медведь не выдержал:

— Бум-бу-бум.

Злюк-Клюк Великоголово-Малоголовый вскинул голову и подозрительно посмотрел на Бум-Бу-Бума:

— Что он сказал?

Заяц Аромо развел лапами.

— Кто знает, любезный Злюк-Клюк Великоголово-Малоголовый? Тебе ведь известно, он умеет говорить только «бум-бу-бум».

— Но мне говорили, будто вы его понимаете.

— Только изредка, — махнул лапой Аромо. — Да и вообще, что можно понять, когда говорят «бум-бу-бум»?