Возрождение Атлантиды - [15]

Вкус ее запаха лишил его всех разумных мыслей. Он почувствовал, как энергия вырвалась из него в элементарном поиске.

Он даже не попытался остановить это. Море кипело на краю пляжа и под ними, а вокруг них буйно кружился ветер.

С силой циклона.

Ее тело задрожало, и она изогнулась к нему, мягкость ее изгибов соблазняла, но именно прикосновение ее разума довело его до безумия. Его тело затвердело, как никогда прежде. Агрессивно, доминирующе. Пока не показалось, что его одежда сейчас порвется от напряжения.

Он погружал язык в ее рот и из него, врываясь и уходя в ритме, более древнем, нежели время. Желая войти в теплоту ее рта и в рай ее тела одновременно.

В его разуме здравый смысл попытался дать о себе знать и пройти сквозь его настойчивую потребность. Райли. Ее зовут Райли. Она — человек.

Это неправильно.

Она прикоснулась к его лицу.

У здравого смысла не осталось никаких шансов.

Даже, когда он притянул ее к твердости своего тела, Райли знала, что должно быть, она грезит. Ничего, ничего подобного она не испытывала. Через нее прошла сила, жар привлек ее к нему.

Она желала забраться на него, в него, почувствовать, как его тело трется об нее, бьется в ней. Такая потребность шокировала ее, даже когда она молила о большем, большем, большем, весь ее здравый смысл исчез в буре желания.

Потребности.

Он впилась в его твердые, словно камень бицепсы, пытаясь устоять. Или, вероятно, пытаясь притянуть его ближе. Она бессознательно двигала руками, клала их ему на грудь, вниз, по его твердому, плоскому животу и вверх до его шеи. Запускала пальцы ему в волосы. Ближе, ближе. Она услышала стон, и оказалось, что застонала она. Она стонала. Если бы его язык не был у нее во рту, она бы умоляла его притянуть ее поближе.

Она перестала дышать, сконцентрировавшись на его эмоциях, втягивая их краски в себя. Голубая и зеленая, и сверкающая, кристальная страсть вилась вокруг, и она затерялась в ней, затерялась в нем.

Затерялась.

Сама мысль о том, чтобы потерять себя, сразу же вернул ей здравомыслие. Она силилась оттолкнуть его, пытаясь обрести здравомыслие, сражаясь с диким желанием.

Здравомыслие сдалось.

Она тихонько застонала ему в рот, и Конлан тоже затерялся, полный желания, голода, потребности. Только в ней, только с ней. Сейчас.

Он попытался сконцентрироваться на ее мыслях, чтобы удержаться и не порвать ее одежду, как животное. Он отправил свой разум в нее, — внутрь ее души, — и был очарован ее внутренней добротой, бескорыстием и светом.

Откровение ее чистоты ударило в него с неразумной силой. Он оказался парализован.

Он был уничтожен.

Она его тоже хотела.

Поглощенный одновременными открытиями ее духа и желания, обжигающий жар поднялся до вулканического масштаба внутри него. Страсть и элементарная энергия в воздухе взорвалась и засверкала вокруг их тел, выворачивая его наизнанку.

Его тело загорелось, и он желал большего

Его потребность стала неуправляемой. Всего одно прикосновение. Только немного попробовать.

Чтобы этот вкус длился вечность.

Его руки ласкали ее позвоночник, притягивали ее бедра ближе к его жару, его потребности. Его разум и тело кричали об этом самом моменте, когда страсть, а не обязательство и обязанность, контролировала его поступки.

Ее запах, шелк ее волос, тепло ее кожи рядом с его морским оттенком прохлады, все это совместилось, чтобы он вовсе забыл про свои обязанности.

Он желал, нет, он испытывал необходимость отнести ее на песок и брать ее тело, снова и снова. Врываясь в теплоту ее тела с беспокойной яростью прилива. Его обостренные чувства ощущали ее желание, которое росло, даже когда она вцепилась в его плечи. Его руки ощупывали ее изгибы, касались ее мягкости, прижимали ее тело к себе так крепко, что она обязана была сдаться по его требованию.

Что-то примитивное, — дикое, — подняло свою голову в нем и потребовало, чтобы он сделал это.

Установить свое притязание.

Оставить на ней свой знак.

Свой знак. Огонь. Вдруг он осознал, что знак Посейдона у него на груди загорелся на его плоти, как в тот день, когда он принял свою клятву. Напоминание? Он попытался подумать, изучить это ощущение, но его тело тонуло в примитивной потребности.

Потерянный в чуде ее разума и тела, он поцеловал ее, беря ее своим ртом. Его руки сжимали ее, пока она слегка не вскрикнула. Этот тонкий вскрик вернул его назад из безумия, и он застыл, его здравый смысл старался снова выплыть на поверхность.

Она откинула голову назад, ее глаза были расширены, а губы вспухли.

— Ты причиняешь мне боль, — прошептала она.

Он тут же отпустил ее, его руки дрожали, он клял себя за то, что причинил ей боль.

— Прости, — черт побери. — Я — мне нет никаких оправданий.

Он наклонил голову, тяжело дыша. То, что он ругал сам себя, остудило его страсть. Он склонился ниже, а потом посмотрел на нее.

— Прошу. Прими мои извинения. Я никогда… нет. Я такая же грубая сволочь, как и те отбросы, которые только что убежали отсюда.

Она слегка улыбнулась, страх исчез из ее глаз, но в ее разуме он все еще присутствовал. Она дрожала. Вероятно, теперь как от страха, так и от страсти.

Он был хуже тех отбросов.

Она попыталась заговорить, тяжело дыша, и явно силясь успокоиться.