Вознесение - [87]

— Давайте расспросим Бетани, — предлагаю я. — Может, какой-то толк все же был.

В молчании они следуют за мной в комнату, где на кушетке лежит Бетани и разглядывает поджившие руки. Длинная спираль бинтов валяется на полу, будто гигантская макаронина.

— Знал ведь, что я и не такое выдержу, и удрал, слизняк вонючий! А ты его взяла и отпустила! Говорили же тебе, Немочь, тридцать секунд! Тогда все бы у нас получилось.

— Ты точно ничего не видела?

— Ясное дело, нет! — взрывается она. — Потому что мне не хватило току!

— Теперь уже ничего не поделаешь, — говорю я, чувствуя себя раздавленной, беспомощной и как будто выдернутой из собственного тела. Такое ощущение, что я смотрю на себя из дальнего утла. Или снаружи, из темноты за окном.

— Не будь идиоткой, — возражает она, приподнявшись и морщась от боли. — Тупицы вы все. Машинка-то все еще здесь. На какие кнопки жать, ты знаешь. Так что давай, вперед.

Глаза Кристин Йонсдоттир округляются, а Фрейзер Мелвиль посылает тревожный взгляд в мою сторону. Нед почесывает заросший подбородок.

— Не глупи, — бормочет физик. — Тебе что, жить надоело?

— Ерунда, — говорит она и заторможенно кивает на ящичек. — Давай. Тут и ребенок справится. А наша Немочь так и подавно. Или любой из вас. Вперед. Тридцать секунд, поняли? Ваш профессор-то уже едет небось? Давайте шевелитесь. Пока не струсили. Не думайте ни о чем, нажмите на кнопку — и все.

Кристин отступает назад. Она как будто уменьшилась в размерах, словно собралась сжиматься, пока не исчезнет совсем. Фрейзер Мелвиль стоит, застыв посреди комнаты. Открывает рот, но, бросив на меня вопросительный взгляд, сжимает губы. Я знаю, какие мысли у него в голове.

— Нет, — говорю я.

— Господи! — шипит Бетани. — Трусливая корова. Не хочешь меня выручить, так вспомни хотя бы о тех людишках, которых ты вроде как спасать собралась!

Ее трясет от ярости.

— А ты? Готова ли ты рискнуть ради «людишек»?

— Идиотка несчастная. Дело не в других. Во мне. А моя жизнь и так ни хрена не стоит. Давай займись делом.

— Намылить тебе веревку? Нет уж, спасибо.

Бетани глубоко вздыхает:

— Ладно. Хочешь красивых слов, получай. Я люблю жизнь. Обожаю. Радуюсь каждому дню. Наслаждаюсь каждой секундой на этом великолепном сволочном свете. Некая калека открыла мне глаза на все его охрененное великолепие. Своим чудотворным психотрепом. Я мечтаю увидеть будущее. Жду не дождусь. А теперь включай ящик, чтоб тебя! Это мое последнее желание, ясно?

Не успеваю я и глазом моргнуть, а она уже засунула в рот кляп, нащупала дрожащими руками маску, накрыла ею лицо и включила подачу газа.

— Давай, — бормочет она заплетающимся языком и зажмуривается. — Иначе я никогда тебя не прощу.

Для этого ты должна еще выжить, думаю я. Меня чуть не рвет от ужаса. Нед Раппапорт, Фрейзер Мелвиль, Кристин Йонсдоттир — все ошалело смотрят на меня. С улицы доносится шелест колес.

— Хэриш. Пойду его встречу, — бормочет Кристин и бесшумно выскальзывает за дверь.

Меня часто упрекали за то, что я, дескать, слишком много думаю, бесконечно анализирую, выискиваю скрытый подтекст там, где его нет. Если на кон поставлено нечто настолько огромное, что сознание не в силах его охватить, нельзя терять время на пустые раздумья.

Иногда нужно просто шагнуть во мрак. Не колеблясь, вслепую. Зная, что после этого все безвозвратно изменится.

Быть может, я буду клясть себя за это решение до конца жизни. Но всё — оно принято. Мазнув губкой по лбу Бетани, хватаю электроды, прижимаю их к ее вискам и, щелчком запустив таймер, включаю ток. Электричество затапливает ее мозг, а я перестаю дышать.

Голова работает четко, ясно. Все лишнее забыто. Главное — не потерять сознание от ужаса. Если она умрет, меня назовут убийцей. И будут правы.

Крепко прижав электроды, слежу за часами.

Тихо, как в могиле. Лицо Бетани так бесстрастно, что кажется неживым. Проходит десять самых долгих в моей жизни секунд, но ничего ужасного не случается. Двадцать секунд. Двадцать пять. Двадцать шесть. Двадцать семь. Ни малейшего движения, никакой реакции. Хорошо это или плохо? Должны быть какие-то признаки, но какие? Не дышать, пока все не кончится. Двадцать восемь. Слышу, как сглатывает Нед. На плечо ложится рука физика. С отвращением ее сбрасываю — себя я ненавижу еще больше, чем его.

На двадцать девятой секунде — беда.

Внезапно, без малейшего предупреждения, голова Бетани взлетает над подушкой в сильнейшем эпилептическом спазме. Руки и ноги беспорядочно дергаются, электроды и кляп летят на пол, но лихорадочный брейк-данс продолжается. Фрейзер Мелвиль кричит Неду, чтобы тот хватал ноги, а сам вцепляется в молотящие воздух руки. Едва отдавая себе отчет в своих действиях, опираюсь на руки, приподнимаю непослушное тело над сиденьем и с отчаянным усилием падаю на кушетку, прижав своим телом судорожно извивающуюся фигурку. Голова Бетани, выскользнувшая из ремней, врезается мне в губы. Во рту становится солоно. Судороги продолжаются. Несмотря на тяжесть моего тела, она наполовину сползла на пол. Течет кровь — моя ли, ее ли, непонятно. Она откусила себе язык, думаю я. И тут худенькое тельце замирает.