Вознесение - [69]

Бетани картинно изгибает бровь:

— Ого! Давай, Немочь! Еще! «Планета секс»!

Смаргиваю образ в небытие.

— И что же там происходит, в нарисованном тобой месте?

— Без понятия. Спроси у него. Ясно одно: нам надо перебраться в безопасное место.

— Куда, например?

— Не знаю. На вершину горы. Ты должна мне помочь.

— Попробую что-нибудь выяснить. Я делаю все, что в моих силах.

— Это одна-то? Посмотри на себя. Ты же безногая. Ни друзей, ни знакомых. Да тебе и не поверит никто. Джой Маккоуни номер два.

Померещилось или в ее голосе и правда прорезалась нота угрозы?

— Я не одна. Фрейзер Мелвиль тоже ищет выход. — Жалкая ложь, и звучит жалко. И его имя все еще застревает у меня в горле, будто оказавшееся несъедобным блюде, которое я заказала в ресторане — первый и последний раз. — Ты должна ему доверять. — Опять эта дурацкая фраза. Такой детский лепет, что впору плакать. Чем я скоро и займусь. Посмотрев на меня, Бетани насмешливо фыркает:

— Господи, Немочь! Да ты совсем с резьбы слетела. С какой стати я должна ему доверять, если ты и сама ему не веришь?

Доктор Сулейман однажды дал мне совет, столь же действенный, сколь и простой: «Не знаешь, как поступить, — сделай что-нибудь полезное». Решив им воспользоваться — ведь в прошлом меня уже не раз выручало это немудреное наставление, — по дороге домой я придумываю себе задание.

В тот вечер, когда физик отнес меня в свой кабинет, будто мешок с картошкой, и мы листали записи Бетани, я смотрела на ее «Лунные пейзажи с роботами» сквозь призму учения Фрейда. Но теперь мне вдруг вспомнилось, что физика этот рисунок натолкнул насовсем другие мысли. «Какая-то шахта», — сказал он. А вдруг его версия ближе к истине, чем мои, подсказанные привычкой, домыслы? Не стоит забывать: психологи мыслят в той же системе координат, что и сочинители мыльных опер. «Иногда сигара — это просто сигара» — гласит изречение, приписываемое Фрейду. Что, если набросок — в котором мне увиделся пенис, вторгающийся в горизонтальное, покорное тело, — на самом деле изображает нечто совсем иное? Бетани упомянула холод, строительные леса, платформу, морское дно и вонь. Что добывают под водой при отрицательных температурах?

Приготовив кофе, включаю ноутбук. И уже через несколько минут натыкаюсь на слово «клатрат». Клатрат, или газовый гидрат, — тонкая ледяная оболочка, «клетка», образовавшаяся вокруг молекулы газа. Впрочем, мое внимание приковывает не столько незнакомый термин, сколько поясняющий его рисунок. Потому что, в отличие от всех известных мне клеток, эта не только связана с подводными месторождениями, но и геометрически выглядит так же, как некоторые рисунки Бетани.

Гексагон.

А потом я узнаю, что именно таится в этих кристалликах, и, прижав руку к горлу, чувствую липкий жар.

Метан.

Когда, в какой момент физик связал рисунки Бетани и самый опасный из всех парниковых газов? Источник энергии, который на порядок превосходит нефть и миллионы квадратных километров которого вморожены в морское дно, опоясывая ледяной коркой всю планету. Перед мысленным взглядом возникают бескрайние просторы грязно-серого замороженного шампанского, которое удерживают только давление воды и холод. Не будь их, огромные пласты метана мгновенно поднялись бы на поверхность, будто пенопласт, — и так же мгновенно вспыхнули бы. Газ настолько нестабилен, что до недавнего времени никто всерьез и не помышлял о том, чтобы наладить его добычу и использовать в качестве энерго — ресурса. Слишком велик был риск. Снова набираю в поисковой строке: «метан», — но на этот раз, по наитию, добавляю еще одно слово: «катастрофа».

Тысячи ссылок.

Отпиваю глоток кофе.

Пройдясь по результатам, которые выглядят не слишком заумно, я быстро выясняю: глобальный катаклизм, вызванный внезапным высвобождением метана, — не теоретическая возможность, а печальный факт из геологической истории нашей планеты. Дважды в далеком прошлом земная атмосфера превращалась в газовую камеру, уничтожившую почти все живое. В числе главных виновников этой драмы ученые называют метан. Первая, самая масштабная катастрофа произошла двести пятьдесят один миллион лет назад, в конце пермского периода. Второе внезапное потепление привело к позднепалеоценовому термальному максимуму. Повинуясь смутному предчувствию, выбираю последнее событие — вероятно, просто потому, что исторически оно все же ближе к нашим дням, — и приписываю: «научные исследования».

Просмотрев сотни страниц с результатами поиска, натыкаюсь на снимок, один вид которого заставляет меня вздрогнуть. Это фотография геопалеонтолога, эксперта по так называемому ПТМ, на счету которой множество работ, посвященных анализу фораминифер — ископаемого планктона, найденного в пробах океанического грунта. Толстая куртка, красная вязаная шапочка. В протянутой руке — большой комок белого вещества, похожего на снег. Снежок охвачен огнем — чистое оранжевое пламя с голубоватым контуром. Подпись под снимком гласит: «Замороженный метан также называют “горящим льдом”». Шерстяная шапочка, из-под которой выглядывают светлые пряди, частично скрывает левую половину лица, и тем не менее ясно — геопалеонтолог взирает на пылающий белый комок с восторгом, как будто она в него влюблена.