Вознесение черной орхидеи - [67]

- Да пару раз, не считая тебя, и не настолько критично. Вон, Карина получила «мерс» и захлопнулась. Татьяна просто боялась пискнуть, наверное, поэтому он и потерял к ней интерес.

Странно вообще начался сегодняшний вечер. Пространственно-временной континуум взорван к чертовой матери. Я сижу и веду почти светскую беседу с тем, кто хотел меня убить, и не испытываю ни грамма ненависти. Мне даже больше не страшно. Выревелась, успокоилась, осознала, что жива, и чувство нереальности накрыло куполом снова. Думаю о том, как мужественно держится человек, который потерял сына, как легко ведет со мной этот разговор, не делая попыток убить (хотя еще не финал, а я видела пистолет в руках гориллы). Может, решил сделать мою смерть легкой и потом списать это на несчастный случай? Бухала от горя и выстрелила случайно себе в лоб? Но я боюсь спрашивать. Боюсь услышать восхищение своей проницательностью.

- Что? – спрашиваю заплетающимся языком, когда обезьяна-охранник телефонным звонком отправлен за второй бутылкой, а несостоявшийся убийца кажется мне уже не монстром, а добрым Дедом Морозом без костюма. – Что вы… ик… хотите от меня?

Завтра мне покажется, что эти слова приснились. Но сейчас я слышу это очень отчетливо:

- Наверное, обещания, что, когда ты съездишь со мной на его могилу, не станешь плясать на ней от радости.

Глава 10

Пробуждение было… Да нет, не кошмарным. Никакой головной боли. Никакого желания кинуться вызывать Ихтиандра посредством фаянсового провайдера. Единственное – бешеная жажда и проснувшийся аппетит. Я уснула прямо на диване, в чем была, и кто-то, сейчас вспомню кто, даже заботливо подложил под голову подушку и накрыл сверху пледом… Что? Несостоявшийся папа?

Я резко встаю, не обращая внимания на приступ головокружения. За окном уже светло, только понятия не имею, сколько времени. Хватаю бутылку воды, чтобы сделать несколько судорожных глотков прямо из горлышка, и, подняв глаза, натыкаюсь на ироничный взгляд. Насмешка у них тоже выглядит донельзя одинаковой, эффект «дежавю» лишает способности связно мыслить и произнести хоть слово.

- Легче, Барби. Не бойся, от такого алкоголя голова никогда не болит.

Я смотрю на пол, на одну пустую и вторую наполовину… ладно, полную бутылку водки, непроизвольно недоверчиво качаю головой. Лавров-старший вне времени и воздействия ликеро-водочной артиллерии: безупречная укладка на густых каштановых волосах с тонкими ниточками серебра на висках, идеально сидящая рубашка без единой складочки, образцово-показательный узел галстука и иронично-снисходительная ухмылка сытого хозяина жизни, привыкшего все держать под контролем. Он что, не ложился вообще?

- Отсутствие чая натолкнуло меня на мысль, что ты пьешь только кофе, - офигеваю, заметив на тумбочке две чашки энергетика всех времен и народов. – Поберегла бы сосуды смолоду.

От такой «заботы» я случайно задеваю ногой бутылку на полу, что не может не развеселить первого человека в городе.

- Я понял. «Кофе нам не по нутру, нам бы водки поутру!» - ухмыляется Лавров, водрузив чашку на наш вчерашний импровизированный банкетный стол. А я хмурюсь, вглядываясь в напиток цвета чьих-то глаз. Что-то неправильное во всей этой ситуации. Нелогичное. Недопустимое. Нереальное. Мысль бьет в черепную коробку, не причиняя боли, но так быстро, что я не могу ее отследить и зафиксировать для дальнейшего разбора на составляющие, остается только собирать пазл завуалированных улик.

Разве так себя должен вести человек, который потерял единственного сына? Пить со мной водку за упокой его души и не изливать при этом собственную, нет, а разводить меня на эмоции и пьяные слезы с излишними подробностями? Я сейчас вспоминаю элементы разговора и хочу провалиться сквозь землю! Надеюсь, что подробности секса в цепях вчера остались за кадром… Рассказывать о том, как заказал меня, таким тоном, словно мы ведем беседу о культуре и искусстве, и потом…

- Спасибо, - пересохшая гортань добавляет голосу хрипотцы.

- За что ты меня благодаришь?

- За то, что проснулась, – сглатываю, не даю Лаврову открыть рот – боюсь услышать фразу наподобие «еще не вечер». Все неправильно, все не логично. Мне бы молчать, но я не могу: – Скажите… как… когда его похоронили?

Я готова превратиться в мраморную статую, лишиться дара речи, получить увесистую оплеуху и ушат проклятий на голову, но не опускаю взгляда, удерживаю сканер светло-карих глаз с упорством смертника в ожидании смягчения приговора, не понимая, зачем, - только сознание знает, что именно делает. Оно ищет эмоции на дне чужих глаз, оно не хочет мириться с неопределенностью и неизвестностью, рвет собственные сухожилия в попытке достучаться до правды, и, если понадобится, до самых небес, там точно дадут честный ответ! Оно не видит в моем собеседнике убитого горем отца, возненавидевшего меня, не видит бескомпромиссного обвинителя, решившего воззвать к глубинам совести оттого, что выжила, в отличие от Дмитрия.

Я вспоминаю наш затянувшийся разговор на вилле в Симеизе, тогда, после беседы с моей матерью по скайпу и последующий за этим вечер откровений. Неужели родителям было наплевать на него аж до такой степени? Кем был для этой ненормальной пары фриков из высшего общества единственный сын? Рычагом для управления бизнесом? Гарантом, что династия Лавровых не прервется? Ошибкой молодости, от которой откупились вседозволенностью и дорогими презентами? Я хочу увидеть боль в глазах его отца – не потому, что это принесет мне удовольствие, нет, лишь для того, чтобы понять, что ошибаюсь! Что он держит планку безупречного политика, и никто не знает, какая боль иссушает его изнутри. Почему я ничего этого не вижу? Как такое вообще возможно?