Возможно, их зовут иначе… - [9]

— Да хорошее ли у твоей козы молоко? — спрашивают хозяйки.

— Не знаю, милостивые сеньоры! Не приходилось мне его пить, — отзывается женщина.

— Смотри, смотри! Учись видеть, учись думать, — твердил отец Себастьяну.

И Себастьян во все глаза глядел на жизнь, которая его окружала.

Вот медленно плетутся попарно мальчики-послушники в черных подрясниках и черных вязаных шапочках с кисточками. За ними — толстый лысый монах в рясе, подпоясанной веревкой. С левой стороны у него висят четки, а справа заткнута за веревку ременная плетка. Вдруг вся улица наполняется пронзительным визгом и скрежетом. Это едет запряженная буйволом крестьянская арба: по крестьянскому поверью мазать колеса ни в коем случае нельзя: скрип отпугивает чертей и нечистых духов.

— Но разве учителя в школе не говорили им, что чертей и злых духов не существует? — удивленно спрашивает Себастьян отца.

Тот горько усмехается.

— Они никогда не учились в школах, мой мальчик. У нас в стране половина людей неграмотны. Нашим правителям выгоднее держать народ в невежестве. По крайней мере люди не узнают о тех странах, где уже давно существует свобода, где народ — хозяин своей земли.

— А разве существуют такие страны, отец?

И впервые от своего отца Себастьян услышал о Советском Союзе. Отец дал ему и первые книги революционных писателей.

— Только спрячь их! А то за них могут пострадать люди, — предупредил он сына.

Но Себастьяна не надо было предупреждать. Он уже многое понимал в окружающей его жизни.

Ночью на улице раздавался треск полицейских мотоциклов. Наутро становилось известно: арестован сосед — бедный гравер. За что? Люди пожимали плечами.

— Кажется, он рассказывал кому-то из приятелей о Москве.

Но вот позади осталось детство. Себастьян — студент университета. Больше всего его интересовали право, социальные науки, история. Он выбрал исторический факультет. Скоро его заметили как юношу, подающего надежды, студента блестящих способностей. Однако и в университете всем заправляли фашисты, и добраться до настоящей науки было почти невозможно.

Себастьян сблизился кое с кем из молодежи. Обнаружил, что у него есть единомышленники, что многие, как и он, ищут какой-то правды, какой-то иной жизни для страны.

Однажды его товарищ, тоже историк, сказал:

— Сегодня вечером я познакомлю тебя с одним человеком… Пусть он с тобой поговорит. Мне кажется, ты нам подходишь…

Грохот. Барабанят в металлическую дверь камеры.

— Эй, заключенный! Не знаете, что ли, что валяться днем на койке запрещено?! Сейчас же задвиньте койку!

В дверной глазок заглядывает дежурный тюремщик.

— Ну, пошевеливайтесь! Быстрее! — торопит он.

Большой Себастьян послушно встает, задвигает койку, опускается на стул. Возмущаться? Протестовать? Ну, нет! Сейчас не время. Малейшая неосторожность — и сорвется весь план. Большой Себастьян поклялся товарищам, что будет спокоен и осмотрителен.

Голова точно стянута железным обручем. Себастьян тяжело опускает ее на стол. Трудно, ах, как трудно собрать рассыпающиеся воспоминания.

…День, когда его приняли в партию. Каким зеленым юношей был он тогда! И каким гордым и взрослым он почувствовал себя в тот день! Ему доверяют! Его считают достойным! В тот день он лежал на лугу, под серебристыми оливами, рядом паслись овцы, а он смотрел в горячее небо и думал о себе, о своих сверстниках, которые ничего не знают ни о партии, ни о настоящей свободе. Есть только одна цель, одна-единственная цель во всем мире: вернуть людям их независимость, их достоинство, их веру в себя и свою страну. Дать как дождю пролиться над ними благоденствию. Нельзя больше жить в притеснении, в беззаконии, в темноте. Нельзя жить так, как жило поколение отцов до сих пор.

«Жизнь моя принадлежит партии», — говорил он себе, еще не понимая всего значения этих слов.

Впрочем, он и тогда уже знал, что жизни для себя у него больше нет. Никогда не будет. Жизнь становится ежедневным риском, ежедневной опасностью, ежедневной жертвой.

Коммунисты существовали в стране уже сорок лет, и из этих сорока лет тридцать пять они скрывались в тяжелом, глубоком подполье. Что это значит? Это значит, что у Большого Себастьяна и его товарищей нет ни собственного имени, ни близких, ни родителей, ни собственного угла. Они скитаются от одной явки к другой, вместо имени у них партийная кличка, которая все время меняется. Целые годы они не видятся ни со своими родителями, ни с детьми. Они знают и помнят только об одном: о задании, которое дала им партия.

Надо наладить выпуск партийной газеты. Найти новые, надежные явки для товарищей. Установить связь с коммунистами на севере. Узнать имена предателей, которые выдали полиции коммунистов. А если коммунистов схватят, они должны забыть навсегда, как их настоящее имя, где они родились и как зовут их родителей.

— Ага, понимаем, вы, конечно, пришельцы с Марса? — издеваются в полиции. — Люди с другой планеты?

Коммунисты молчат. Они глухи к издевкам. Они выдерживают молча пытки. Казнь? Что ж, многих товарищей уже казнили. Разве они слабее?

Их гордость, их радость — газета «Вперед» — собственная, коммунистическая газета.

Вы только подумайте: двенадцать лет рыщет, неистовствует, распекает своих работников фашистская политическая полиция.