Возлюбивший войну - [159]
- Сэр, вам не кажется, что вы отклоняетесь от установленного курса?
Взглянув на компас, я обнаружил, что мы в самом деле отклонились к югу и летим курсом примерно в двести пятьдесят градусов. У меня возникло такое чувство, будто кто-то в Англии наблюдает за мной, и, проговорив: "Да, да, прошу прощения", я начал разворачивать самолет. Очевидно, на станции тщательно проверили мой курс, обнаружили, что я отклоняюсь на юг и подумали: "Ого, этот шутник может вообще пролететь мимо Англии", забеспокоились и велели мне внести соответствующую поправку, - впрочем, не велели, а с присущим англичанам тактом попросили. Вот и толкуйте о любви. Да, я влюбился в этот голос.
Сейчас я любил Англию. Я жаждал Англию. На некотором расстоянии слева от нас смутно просматривались отвесные кручи восточного берега на участке от Дувра до Маргета, где гасла в тени огненная дорожка заката. Я напрягал все свои нервы и мускулы, пытаясь пролететь как можно дальше, лаская почти вышедший из повиновения самолет: он летел с задранным носом, готовый вот-вот совсем потерять скорость, но все же летел, и мне даже удалось предотвратить дальнейшую потерю высоты. Я призывал чудо, которое удержало бы меня в воздухе и доставило в Англию. Я хотел добраться до Англии и понимал бесплодность своего желания. Я хотел снова - еще бы только раз! - пролететь над удивительным узором зеленых лужаек, бесконечными проселочными дорогами и живыми изгородями, над деревушками, погруженными в вечерний покой, над городом Или, раскинувшимся на холме, голландскими оросительными каналами, древними кортами Кембриджа, воспитавшего, как рассказывала Дэфни, таких великих людей, как Бэкон, Бен Джонсон, Кромвель, Мильтон, Драйден, Ньютон, Питт Младший, Байрон, Дарвин, Теккерей.
Я хотел Дэфни. Я хотел еще раз побыть с моей Дэф и, лежа на лугу у медленно текущей речки, положив голову ей на колени, поговорить о нас. Разве не мог бы я увидеть ее снова и сказать, что хотел совсем другого разговора? Я хотел пожить еще. Разве человек не может попытаться начать все сначала и надеяться, что у него получися хорошо?
Я так устал! Я до боли тосковал о своей кровати в Пайк-Райлинге. Броситься бы на нее и спать - суток четверо подряд.
На мгновение я поднес левую руку к горлу. Перчатки я снял, и мои пальцы прикоснулись к мягкой ткани... Кусок шелка - мой шарф, вырезанный из парашюта Кида Линча. На меня нахлынула волна злости и страха, и я понял, что хочу большего, чем то, на что мог надеяться. Я хотел, чтобы вернулись и Линч, и Бреддок, и Кози, и полковник Уэлен, и Сайлдж, и Стидмен, и Кудрявый Джоунз, и все те, кто покоился на кладбище в Кембридже, где из месяца в месяц добросовестно трудились маленький экскаватор, автопгрузчик и буольдозер. Я хотел, чтобы ничего этого не происходило, хотел снова оказаться в Донкентауне, где летом, в такую же вот пору, все было тихо и мирно, помахивал хвостом кудлатый пес, гудела большая муха да в отдалении погроыхивал подъемный мост, пропуская баржу с углем.
Я очень хотел, чтобы вернулся Мерроу, - тот, за кого он выдавал себя, - человек, с которым невозможно ужиться; я хотел, чтобы вернулись Прайен и Малыш. И Макс.
О, Боже, Боже!
- Клинт, ты мог бы прийти на минутку? - Мне надо было сказать ему нечто такое, о чем я не хотел распространяться по внутреннему телефону.
Через несколько секунд он стоял у меня за спиной. Пересиливая свист ветра в пробоинах приборной панели, я крикнул:
- Клинт, хочу попросить тебя об одном трудном деле. - Я не мог взглянуть ему в лицо. - Ты не мог бы пробраться вниз, отвязать там... как это назвать?.. и сбросить в люк?
- Ты хочешь сказать - Макса?
- Ага. Ну, знаешь, чтоб он не оказался здесь, как в ловушке.
Я не мог заставить себя сказать: "Чтоб прилично похоронить его в море".
Клинт сразу понял.
- Конечно, конечно, Боу! - ответил он и, преодолевая штормовой ветер в люке, полез вниз.
Полагалось бы завернуть тело в парашют и привязать к нему груз - ну там пулемет или пару радиопередатчиков, но у нас не было ни передатчиков, ни времени; времени не было совсем. Минуту спустя я посмотрел в люк; Клинт подтащил Макса к отверстию и, казалось, заколебался. Я громко (но никто, кроме меня, не слышал) сказал: "Мы вручаем его тело..." Это было все, что я мог придумать.
- Послушай, не мог бы ты позвать сюда Нега и вдвоем с ним вытащить его в радиоотсек? - Я кивнул на Мерроу. - Сам он не сможет выбраться из самолета.
Нег и Клинт взялись за работу - не легкую, по моему мнению, и физически и духовно. Спустя некоторое время я включил внутреннюю связь и объявил:
- Ну, хорошо, сбросьте пулеметы. Да, Лемб! Ты настроился на станцию наведения?
- Настроился, сэр. Со станции сообщают, что у нас получается неплохо.
Никогда еще Лемб не выглядел таким деятельным. Вспоминая сейчас события прошлого, должен сказать, что в течение последних минут этого долгого, похожего на сон полета в каждом из нас жила какая-то отчаянная решимость, рвение и неестественная бодрость.
Я включил свой передатчик и доложил станции наведения, что снизился до тысячи двухсот футов и через три-четыре минуты начну садиться.
6 августа 1945 года впервые в истории человечества было применено ядерное оружие: американский бомбардировщик «Энола Гэй» сбросил атомную бомбу на Хиросиму. Более ста тысяч человек погибли, сотни тысяч получили увечья и лучевую болезнь. Год спустя журнал The New Yorker отвел целый номер под репортаж Джона Херси, проследившего, что было с шестью выжившими до, в момент и после взрыва. Изданный в виде книги репортаж разошелся тиражом свыше трех миллионов экземпляров и многократно признавался лучшим образцом американской журналистики XX века.
В сборник вошли повести шести писателей США, написанные в 50–70-е годы. Обращаясь к различным сторонам американской действительности от предвоенных лет и вплоть до наших дней, произведения Т. Олсен, Дж. Джонса, У. Стайрона, Т. Капоте, Дж. Херси и Дж. Болдуина в своей совокупности создают емкую картину социальных противоречий, общественных проблем и этических исканий, характерных для литературы США этой поры. Художественное многообразие книги, включающей образцы лирической прозы, сатиры, аллегории и др., позволяет судить об основных направлениях поиска в американской прозе последних десятилетий.
Пьесы о любви, о последствиях войны, о невозможности чувств в обычной жизни, у которой несправедливые правила и нормы. В пьесах есть элементы мистики, в рассказах — фантастики. Противопоказано всем, кто любит смотреть телевизор. Только для любителей театра и слова.
Впервые в свободном доступе для скачивания настоящая книга правды о Комсомольске от советского писателя-пропагандиста Геннадия Хлебникова. «На пределе»! Документально-художественная повесть о Комсомольске в годы войны.
«Неконтролируемая мысль» — это сборник стихотворений и поэм о бытие, жизни и окружающем мире, содержащий в себе 51 поэтическое произведение. В каждом стихотворении заложена частица автора, которая очень точно передает состояние его души в момент написания конкретного стихотворения. Стихотворение — зеркало души, поэтому каждая его строка даёт читателю возможность понять душевное состояние поэта.
Рассказы в предлагаемом вниманию читателя сборнике освещают весьма актуальную сегодня тему межкультурной коммуникации в самых разных её аспектах: от особенностей любовно-романтических отношений между представителями различных культур до личных впечатлений автора от зарубежных встреч и поездок. А поскольку большинство текстов написано во время многочисленных и иногда весьма продолжительных перелётов автора, сборник так и называется «Полёт фантазии, фантазии в полёте».
Спасение духовности в человеке и обществе, сохранение нравственной памяти народа, без которой не может быть национального и просто человеческого достоинства, — главная идея романа уральской писательницы.
Перед вами грустная, а порой, даже ужасающая история воспоминаний автора о реалиях белоруской армии, в которой ему «посчастливилось» побывать. Сюжет представлен в виде коротких, отрывистых заметок, охватывающих год службы в рядах вооружённых сил Республики Беларусь. Драма о переживаниях, раздумьях и злоключениях человека, оказавшегося в агрессивно-экстремальной среде.