Возлюби ближнего! - [96]

С трудом вырвавшись из Надиных объятий, Алексей, отойдя на почтительное расстояние, уже совершенно спокойно спросил:

— Так ты… считаешь, что все это правда?

— А как же иначе! — удивилась Надя. — Подпись-то твоя? Мама хотя и не верит, ну да что с нее, старухи, взять? А я так ничуть не сомневаюсь. Вот в одном твоя женка ошиблась — никакой ты все-таки не жлоб.

Алексей слушал Надю, и им все больше и больше овладевало грустное чувство, предшествующее избавлению от тяжелой болезни.

Оскорбительные признания Нади мгновенно исцелили нашего героя. Правда, на глазах его все так же блестели слезы, но это уже были слезы, вызванные приступом смеха.

— Смейся, смейся, — не понимая причины столь резкого перелома его настроения, приговаривала Надя. — Ты мне такой больше нравишься… А серьезность и задумчивость — это совсем не твой профиль.

Сам не ведая зачем, Алексей вдруг спросил:

— И тебе ничуть не стыдно за меня?

— «Стыдно»? Не то слово, — подтягивая чулок, озабоченно ответила Надя. — Если бы ты свою прежнюю жену бил или отнимал у нее деньги на пропой, тогда бы дело другое…

Надя потянула Алексея за руку и усадила рядом с собою.

— Выброси ты всякую чепуху из своей черепушки. Ну про какой позор ты лопочешь? Главное ведь что? Главное — это слава. А какая она — не все ли равно, мой чудесненький дурачочек… Пусть себе болтают и пишут что им угодно. Лучше, понятно, если бы ты чего-нибудь героическое натворил, из огня бы пятерых детишек вытащил или слиток золота в двадцать килограммов нашел… Только, если подумать, твоя слава даже побольше тянет. Героев всяких — тысячи, а вот такие коники отмочить, этого еще не было!

Надя похлопала Алексея по щеке своей влажной, мясистой ладонью.

То, что последовало за этим, прозвучало как финальная сцена трагикомедии.

— Уходи сейчас же, — не повышая голоса, спокойно сказал Алексей.

Надя не поняла, и он повторил несколько громче:

— Уходи. Слышишь?

— Он и взаправду психованный!

С явной тревогой поглядывая на Алексея, Надя пятилась к выходу. Только очутившись у двери, она сочла себя в безопасности.

— А ты меня не гони! — крикнула она, поправляя шляпу. — Два года дыхнуть боялся, а теперь вдруг осмелел! Возгордился! Знаменитой личностью стал! Но ты больно-то не расходись… Нечего свое жлобство показывать…

Она толкнула ногой дверь, но, вместо того чтобы повернуться и уйти, примирительно сказала:

— Когда очухаешься — позвони. А хочешь, приходи без звонка. До девяти, не позже. Только не забудь принять валерьянку!

Надя ждала зря.

Алексей не позвонил и не пришел. Встретились они только через два месяца при совсем необычных и никак не предвиденных ею обстоятельствах.

Будринцев торжествовал. План придуманной им чертовщины удался на сто процентов. Как и все мастера недобрых дел, он на вдохновение не рассчитывал.

Чтобы ядовитые стрелы наверняка поражали «в самое яблочко», Будринцев аккуратно вырезал появлявшийся в печати материал и заказной бандеролью отправлял на имя Надежды Бурылиной.

Копии Будринцев посылал на завод, где работал Алексей.

Когда речь шла о радио и телевизионных передачах, он заранее уведомлял заинтересованные стороны о дне и часе трансляции.

Не ограничиваясь достигнутым, Будринцев разослал тексты жалоб гражданина Чудновского в некоторые журналы, и те охотно опубликовали этот действительно смешной и курьезный факт под рубрикой «Глазами веселых читателей».

Будринцев упорно скрывал от Нади, что ему известно о ее решении отдать предпочтение Алексею Чудновскому.

Он знал, что ловко закрученная им пружина не может не сработать и Надя непременно изменит свое решение в его пользу.

Каждый раз, отдав должное хорошо заваренному чаю и вкусному «печеву» Ирины Федоровны, Будринцев брал в руки гитару.

Следуя повально охватившей всех современных менестрелей моде, он уже не старался удивить свет своими собственными ультрамодерными «стишатами», а пел самые что ни на есть традиционные, псевдоцыганские романсы. Нехитрые, хватающие за душу слова и мелодии: «Вернись, я все прощу» или «Дни за днями катятся» — доводили слушателей до слез.

Даже Надя, вечно настроенная на смешливую волну, расчувствовавшись, заставляла Будринцева повторять «Вернись, я все прощу» по два-три раза. Этот сам по себе незначительный факт вряд ли бы привлек внимание Будринцева, но теперь каждое лыко было в строку.

«О ком это, интересно, она тоскует? — думал Будринцев. — Вполне возможно, что за время отпуска кто-нибудь еще прицепился, на южном берегу Крыма напористых пижонов хватает!»

Об Алексее Будринцев не думал. «С ним покончено, — решил он. — Еще день-два — и можно снова нажимать на загс».

Все, что случилось в дальнейшем, заставило Будринцева отложить давно желанный разговор. Странные и непонятные вещи вдруг стали происходить на свете.

— Ты давно не встречал Алексея? — спросила его как-то Надя.

— Зачем мне с ним встречаться? — ответил Будринцев. — После всего, что о нем сказано, мне добавить нечего. К тому же я человек интеллигентный и предпочитаю, знаешь ли, бить лежачего без свидетелей!

Вот и все. На этом разговор и кончился. Но ушел в этот вечер Будринцев неспокойным:

«Что же это такое? Значит, она им еще интересуется? Не забыла, выходит?»