Возлюби ближнего! - [73]

Но пока не найдено средств удаления особо опасных клеток, человек под влиянием самой жизни вынужден сам освобождаться от губительных наклонностей, выбирая для этого свой собственный, зачастую нелегкий и очень даже не ровный путь.

Каждый спасается как может, и на помощь ему обязательно приходят государственные законы и люди, среди которых он живет, с кем общается и без которых немыслимо его полноценное существование.

Кореньев, недавно решившийся на самоубийство, измученный собственным безволием, хотя и не представлял себе пока свое будущее, все же твердо знал, что жить так, как жил недавно, он уже не может. И дело совсем не в том, что он что-то порицает, осуждает и от чего-то намерен отказаться. Такое ему просто даже не приходило в голову. И так ли хороша жизнь честных, малопьющих, а то и вовсе не пьющих людей — лично он разбираться не намерен. Важно было другое. Ему, Кореньеву Геннадию Ричардовичу, обрыдла эта вечно пьяная житуха.

Вот уже несколько лет он стремился только к тому, чтобы ни от кого не зависеть, просыпаться когда хочет и ничем и никому не быть обязанным. Больше пяти лет избегал он обязанности работать. И если все-таки приходилось иногда «вкалывать», то длилось это не всю жизнь, как у других, а всего лишь недели и в худшем случае — месяцы. Его называли летуном, босяком, тунеядцем, подонком наконец, но, желая сохранить никем не данное ему право на легкую жизнь, Кореньев на самом-то деле жил тяжелой, смрадной, беспокойной жизнью неприкаянного бродяги.

Возможно даже, где-то в его черепной коробке и копошилась некая мыслишка, протестующая против такой жизни. Может быть, она и повинна в том, что он решился на самоубийство.

Разве предполагал Кореньев, что его кто-то спасет, кто-то вернет ему жизнь, рискуя погибнуть сам? Ради него. Ради Геннадия Ричардовича Кореньева, гражданина тридцати четырех лет, без определенных занятий, со штампом в паспорте о временной прописке.

И самым большим и волнующим было даже не его спасение, а сознание, что он все-таки остался в живых. Здесь, судя по всему, и произошел главный сдвиг.

В один прекрасный весенний день (а весна в Дымске всегда прекрасна — мягкая, бархатная, сухая, и солнце в эту пору не пылает, а ярко светит и умеренно греет) Кореньев проснулся на час раньше обычного и тихо, чтобы не разбудить Регину, выпил чашку подогретого кофе и отправился в свой «Дымхлад».

«Что это такое со мной сегодня? — Кореньев остановился у городских часов. — То всегда с опозданьем прихожу, а тут на целых сорок минут раньше… Хорошо, что все мои знакомые еще спят, а то бы со смеху лопнули!»

Случись с ним такая петрушка раньше, в досамоубийственный период, он бы знал, как лучше использовать это свободное время. Зашел бы по пути хотя бы в «диетический» буфет — там сам Гарун Рашидович за стойкой. У него всегда разливная водочка в бутылках из-под ессентуков припрятана. Он уж никогда не откажет. Ну, а уж там как по нотам. Раз с утра завелся, то работа прощай. Новый штампик об увольнении обеспечен.

Можно и по-другому, «культурненько» использовать ранние утренние часы. Вариантов хватает.

Но ни один из испытанных способов веселого времяпрепровождения не увлек на этот раз Кореньева.

Стараясь не бередить свою душу «проклятыми» вопросами, Кореньев миновал «опасный квартал», в котором находилось несколько соблазнительных «питьевых точек», и подошел к зданию, где находился «Дымхладпром», не без иронии именуемый потребителями мороженого «дворцом пломбира».

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

«Дымская жизнь» после творческого раздумья, длившегося около месяца, свое обещание выполнила. В газете появился очень большой и толковый очерк, в котором Василий Георгиевич Лупцов предстал перед читателями не только как самоотверженный спаситель тонущего гражданина, но и во многих других ракурсах. Так, например, отныне все узнали, что отвага и гуманизм, проявленные Лупцовым, не единственная его добродетель. Большой похвалы удостоился он и как исполнительный, инициативный служащий нотариальной конторы и, что не менее важно, как добросовестный «испытатель» обуви новых фасонов.

Лупцов существовал на страницах очерка во многих измерениях, и перед читателями он предстал как человек скромный, вежливый, отзывчивый и добрый, хороший сосед, любящий супруг и аккуратнейший плательщик за квартиру.

Стараясь загладить свою вину, фоторепортер Игорь Разумовский иллюстрировал очерк портретами героя в двух видах. На одном снимке Василий Георгиевич был снят сидящим в своем конторском кресле на фоне плаката «Заверка документов о трудовом стаже производится ежедневно с 10 до 16 часов», а второй снимок запечатлел Лупцова бегущим во время испытаний обуви, причем здесь крупным планом выделялись его ноги, обутые в модные летние туфли.

Очерк назывался «Твой знатный земляк» и, как позже удостоверило социологическое обследование, привлек внимание даже тех, кого интересует в газете в первую очередь сводка погоды и отчеты о футбольных матчах.

Среди тех, кто прочел очерк, был и Кореньев.

Если чтение газет многие годы отсутствовало в его распорядке дня, то теперь он читал газету ежедневно, поскольку Регина, не желая отставать от других артистов, выписала «Дымскую жизнь» сразу на весь год.