Возлюби ближнего! - [147]
Прощаясь со своим бывшим меценатом, Захар сунул ему под подушку сверток с домашними пирожками и, осторожно пожимая руку, виновато сказал:
— Обидно, что так с вами нехорошо получилось… Но больше уж ничего такого не будет… Теперь мы с ребятами решили эти колдобины дорожные заровнять, чтобы, значит, на обе лопатки их! Нам уже и технику прислали… Мировая техника. Блеск!
НИКАКИХ ЭМОЦИЙ
Как всегда, придя с работы, Клебанов сразу же у порога входной двери обменялся двумя-тремя ядовитыми фразочками с пенсионеркой Розой Гавриловной и, не задерживаясь, вплотную столкнулся в коридоре с соседом — солистом эстрадного квартета Буслаем Бандуридзе. Переругивание с этим «аморальным типом» (так Клебанов называл всех артистов, кроме фокусников и жонглеров) заняло не больше пяти минут, поскольку Буслай готовился к ответственному выступлению и оберегал голосовые связки.
Заслышав знакомые голоса, в коридор с лаем выбежала бандуридзовская собачка, но на нее Юрий Степанович потратил не более трех минут — ровно столько, сколько надо, чтобы успеть снять и повесить на вешалку пальто и облаять незлобивого песика.
В комнате Клебанова ждали жена, сын и накрытый к обеду стол.
Продолжая ворчать и проклинать тот час, когда он связал себя семейной жизнью, Юрий Степанович переоделся в пижаму и принялся за еду. Ел он с видимым удовольствием и после второй тарелки грибного супа, ни к кому не обращаясь, сказал:
— Начальник конторы меня сегодня вызывал… Предупреждение сделал… Коллективная просьба от сотрудников отдела поступила… Требуют к порядку меня призвать… Придирается — пишут — оскорбляет, настроение портит…
— Ну, а ты что? — дрогнувшим голосом спросила жена, ожидая неизбежного потока упреков и возмущения.
Но впервые за все годы супружеской жизни скандала не последовало. Клебанов с несвойственным ему спокойствием полез в карман, откуда достал основательно потрепанную вырезку из газеты.
— Я ему эту статью предъявил. Вот, говорю, тут под мое поведение научная база подведена. А что касается скандальности и всяких моих вспышек — то называются они эмоциями, и если я их сдерживать буду, то могу тем самым нанести своему здоровью крупный ущерб.
— А он что? — полюбопытствовала жена.
— «Во-первых, — ответил начальник, — эмоции бывают отрицательные и положительные. А у вас, товарищ Клебанов, за все время работы, даже в день выдачи премиальных, никто не наблюдал радостного чувства или довольной улыбки». Ну, тут я ему и выдал на всю катушку, — злорадно прохрипел Клебанов. — Вы, говорю, не забывайтесь, товарищ начальник. Я не в бытовом ателье работаю и не в магазине. Я старший инструктор солидного учреждения и никому улыбаться не обязан. А насчет эмоций вы мне тоже не указчик. Какие есть, такие и проявляю. Мне чужих эмоций не надо, но и свои я подавлять не собираюсь!
— А результат-то, результат-то какой?! — слезно перебила жена.
— А результат известный… Все точно, по закону… Если я, значит, в течение двух недель не ликвидирую свои отрицательные эмоции — обещал уволить… с соответствующей характеристикой.
От одной мысли, что Юрий Степанович какое-то время будет круглосуточно пребывать дома, уныние овладело не только членами его семьи, но и всеми соседями по квартире. Глядя на опечаленных хозяев, даже несмышленая бандуридзовская собачка, отказавшись от пищи, залезла под телевизорную тумбу и весь вечер подвывала, словно в предчувствии большого несчастья.
Первым пришел в себя Бандуридзе. Через знакомого артиста он узнал, что в одной из клиник некий молодой психоневролог проделал смелый эксперимент: в течение шести сеансов избавил одного очень склочного и скандального бульдога от всех отрицательных эмоций.
— Ну что ж, — вынужден был согласиться Юрий Степанович, — при других обстоятельствах я бы еще за свои эмоции постоял, но ведь они, стервецы, такую мне характеристику дадут, что с ней даже в разнорабочие не примут.
К знаменитому психоневрологу Юрия Степановича провожали всей квартирой. Два представителя месткома обратились в клинику с длинным слезным ходатайством принять на лечение их абсолютно некоммуникабельного сослуживца.
Молодой доктор приказал немедленно водворить больного в отдельную палату.
Диагноз был абсолютно ясным. Едва очутившись в стенах клиники, Юрий Степанович за каких-нибудь двадцать минут успел поскандалить с гардеробщиком, нанести восемь оскорблений регистраторше и своими претензиями довести до слез привыкшую ко всяким эксцессам сестру-хозяйку.
Узнав, что доктор откладывает беседу с ним до завтра, Клебанов не замедлил обвинить его в бюрократизме и сотне других грехов.
Даже позже, лежа в больничной кровати, после обеда, больной продолжал идти на поводу у своих премерзких эмоций.
— Не забывайте! — зловеще кричал сестре Юрий Степанович. — Не мы для вас, а вы для нас!
Но тут подошел врач, заботливо поправил подушку, включил какой-то аппарат. И, казалось бы, неугомонный скандалист вдруг улыбнулся и под тихое жужжание уснул крепким сном, каким обычно спят тихие младенцы и буйные склочники.
Лечение-эксперимент длилось в общей сложности десять дней. К моменту выписки из клиники состояние больного было более чем удовлетворительное. Щеки его порозовели, морщины разгладились, брезгливо перекошенный рот ныне украшала жизнерадостная, не сходящая ни на минуту улыбка.
