Возгорится пламя - [99]

— Ты веришь в наш… отъезд? — Надежда положила руку на плечо мужа. — А департамент молчит. Подозрительно.

— Ответят. Ведь с обыском больше не являются. — Владимир снял с плеча руку жены, сжал ей пальцы. — Мы же с тобой привыкли надеяться на лучшее.

В тот же вечер он начал писать рецензию, изрядно добавляя к антикритике осторожного «Папы» своей иронии и своего сарказма по адресу Бернштейна. В начале рукописи сослался на только что присланный матерью новый французский журнал «La Mouvement Socialiste»[19], под которым стояла редакторская подпись Жана Лонге, внука Карла Маркса.

Как всегда, Владимир Ильич порывался быстро набрасывать строку за строкой, но полустертое перо то и дело вонзалось в бумагу, оставляло кляксы. Выбросил его, достал из конторки коробочку, в которой хранились взятые из Питера английские перья. Она оказалась пустой. Вспомнил — последнее перо отдал Оскару. А у Нади?.. Хотя она пишет школьными, не завалялось ли случайно? Нет, ни одного не нашлось. А из Москвы выписывать поздно.

— Переходи, Володя, на карандаш, — сказала Надежда. — Все равно мне переписывать.

— Н-да, все за то, что нам необходимо вырваться из этой берлоги. Ни одного дня, ни одного часа промедления.

— Конечно, уедем сразу же. Мама уже купила ящики и рогожу для упаковки книг.

— Оч-чень хорошо. Отправим багажом.

Перед самым Новым годом, когда в углу столовой уже стояла сосенка, украшенная самодельными игрушками и разноцветными свечками, присланными друзьями из Минусинска, пришло письмо от Маняши.

— Наконец-то подала голос! — взволнованно воскликнул Владимир Ильич, распечатывая конверт. — Вероятно, миновала какая-то напасть. Не зря же она молчала больше трех месяцев.

— Больше четырех, Володя.

— Да. Помню, еще летом. Последнее письмо было тебе… Так, так, — машинально повторял, угадывая скрытый смысл за каждой строчкой. — Так… Вот треклятая жандармерия!.. — Повернул голову. — Понимаешь, Надюша?

Та, стоя рядом и не отрывая глаз от письма, кивнула головой.

Маняша писала, что лишь на днях вернулась из родного города знаменитого Козьмы. Там она повидала кремль, немало погуляла по старым улицам.

— Что там приключилось с Марьей Ильиничной? — спросила Елизавета Васильевна, повернувшись от сосенки, на которой для пробы зажигала свечки. — Неужели ее тоже?..

— Обычная для революционеров неприятность, — ответил Владимир, вкладывая письмо в конверт. — К счастью, не столь уж продолжительная.

— В ссылку Маню упекали, — добавила Надежда. — В Нижний Новгород.

— Да что же это за окаянные порядки! — всплеснула руками Елизавета Васильевна. — А матери-то, Марье-то Александровне, опять столько было горя да тревог!..

2

Больше всех волновалась Антонина, хотя она и не была ссыльной. Да и как ей не волноваться? Одна в Омске. И на предпоследнем месяце беременности.

Надеялась, что к ней приедет мать, но Эльвира Эрнестовна задержалась в Нижнеудинске: там расхворался Глебушка. Вероятно, простудился на паровозе. Ослаб. Ездить машинистом в зимние морозы — не для его здоровья.

А если?.. Если ссыльным прибавят срок?.. Да, вопреки ожиданию, не приедет мать… Тогда… Худшего не придумаешь… Она, Антонина, окажется в страшном одиночестве. В такую для нее пору!

И Новый год будет встречать одна. А Базиль в Минусинске без нее чувствует себя бобылем. О гитаре, наверно, и не вспоминает. Будут с Курнатовским, как два сыча, ждать полуночи.

И Старкова написала мужу:

«Мой Васюточка, на святки обязательно съезди к «Старику». У него ты хоть немного развлечешься и скоротаешь время».

Уже не первую неделю их письма встречались где-то в дороге. И на этот раз тоже встретились. Старков рассказывал жене:

«В последнее время мы с Виктором Константиновичем были так заняты спешной работой (перепиской), что даже тебе приходилось писать второпях. Книга Каутского «Против Бернштейна» предполагается для печати, и «Старик» думает опередить возможность другого перевода. Всю неделю мы работали, не вставая из-за стола, и записались до судороги в пальцах. Вчера просидели особенно долго. Сегодня Виктор Константинович получил разрешение на поездку и отвезет готовую рукопись в Шушенское. А мне исправник отказал — вдвоем, дескать, нельзя. Но обещает разрешить после Нового года.

А навестить «Старика» необходимо: говорят, он не на шутку болен. Отчасти от переутомления. А сверх того он страдает, и в очень сильной степени, бессонницей. От здорового вида, говорят, не осталось и следа.

Крепко-крепко целую.

Твой Василий».

3

Старков приехал третьего января.

Владимир Ильич, натосковавшийся по близкому другу, выбежал в кухню, принялся стаскивать тесноватый тулуп с его широких плеч.

— Молодец, Базиль! Спасибо, что приехал. Мы тебя поджидали к встрече Нового года, надеюсь, последнего в этой глуши. Сожалею, что не пустил исправник. Ничего, теперь договоримся обо всем. Ты узнавал там? Срока не прибавят?

— Как будто ничего угрожающего не предвидится.

— Да, теперь бы в полиции уже знали. Красикову объявили заранее. Похоже, нас выпустят. Но, Базиль, узнать нужно не «как будто», а совершенно точно. От тебя же там до исправника — три шага.

— Я ходил.

— Еще раз сходи. Узнай все. Являться ли нам в полицию, или объявят через волость? Все, все. В особенности, — Владимир Ильич понизил голос до полушепота, — о Наде. Ведь на ее прошение — ни слова. Мне — Псков. А ей? Неужели останется Уфа? Тогда бы и я… Но менять уже поздно. — Заслышав шаги жены, снова заговорил полным голосом: — Полушубок я повешу сам, а ты проходи, проходи. Там погреешься у печки.