Возгорится пламя - [70]

Поднялись на пригорок, пригретый солнцем. Встали в кружок.

Ян заговорил о своей Лодзи, вспомнил весеннюю манифестацию, когда мастеровые первый раз вышли на улицу со своими призывными песнями.

Помяв бритый подбородок, запел одну из тех польских песен. Леопольд подхватил высоким звонким голосом. Надежда сбивчиво подтягивала. Владимир Ильич припоминал русский перевод:

День настал веселый мая.

Прочь с дороги, горя тень!

Песнь раздайся удалая!

Забастуем в этот день!

В Лодзи, по словам Яна, полиция не дала допеть — устроила побоище: тридцать шесть человек увезли в покойницкую, больше трехсот бросили в тюрьму. Как в Америке!

— Знаете, с чего начался всемирный майский праздник? — заговорил Владимир Ильич, когда допели песню. — В Чикаго полиция разогнала рабочий митинг. Пять человек были повешены. Один из смертников бросил в лицо судьям разящие слова. Я не знаю точного перевода, но за смысл ручаюсь: «Нашей смертью вы собираетесь погасить искру. Не удастся. И там! — и там! — и там! — всюду вокруг вас снова вспыхнет пламя. Вам не погасить его».

— И в нашей Лодзи не погасить! — Проминский-отец с легким стуком сомкнул кулаки перед своей широкой грудью.

— Мне Лафарг рассказывал о первомайской демонстрации в Лондоне: триста тысяч человек! Это же огромная сила! Старик Энгельс стоял на одной из трибун. Кроме Лафарга, выступал с речью наш Степняк-Кравчинский. Говорят, вызвал бурю восторга!

— В Петербурге тоже быль праздник первый май! — сказал Оскар. — В лесу. Я слышаль.

— Да, был! И будет! — Владимир Ильич обнял товарищей. — А сегодня мы празднуем в этой далекой Шуше. Маленькая, дружная кучка. Но придет время, и здесь Первое мая будут праздновать все. А песня ваша, Ян Лукич, переведена: и мы по-русски можем спеть.

Прочитав по памяти, запел, помахивая рукой, как это делал Глеб, и все, включая маленького Стасика, подхватили:

Полицейские до пота

Правят подлую работу,

Нас хотят изловить,

За решетку посадить.

Мы плюем на это дело,

Май отпразднуем мы смело.

Ян притопывал тяжелой, словно чугунной, ногой, и песня звучала все громче и боевитее:

Май отпразднуем мы смело,

Вместе, разом.

Гоп-га! Гоп-га!

Теперь дважды притопнули все. А Стасик, заливаясь беззаботным детским хохотом, подпрыгнул несколько раз.

Под конец спели «Колодников» и «Варшавянку».

На обратной дороге разговаривали о будущем, о мощных грозных демонстрациях. Ян представлял себе праздничный город Лодзь, Надежда Константиновна и Оскар — Петербург, а Владимир Ильич, помимо Питера, — Берлин, Париж и другие знакомые ему города Западной Европы. Улицы полны рабочих. Они шагают в сомкнутых рядах. Над головами полощутся красные флаги.

И только перед самым селом Леопольд отвязал от палочки алый платок и отдал отцу.

2

А на следующий день ветер пригнал из степи черную тучу, и буря с короткими передышками свирепствовала весь день. Ночью, едва Ульяновы погасили лампу, послышался необычный стук. Не ветер — ставнями. Стучали в ворота. Все громче и нетерпеливее. Потом — в окно.

— Из волости! Отворяйте! Дело есть.

По голосу узнали — Симон Ермолаев. И, конечно, не один.

— Похоже, с обыском, — сказала Надежда, торопливо одеваясь в темноте.

Владимир Ильич, уже одетый, подбежал к окну.

— Какое может быть дело среди ночи?

— Спешное. Отворяйте, сосед! Дожжина-то льет как из ведра! Я насквозь промок!

Засветили лампу.

В дверях показалась Елизавета Васильевна, едва успевшая накинуть халатик:

— Один переметнулся через забор. Открыл калитку.

И тотчас же забарабанили в дверь. Уже не кулаком, а эфесом шашки.

Ульяновы тревожно переглянулись. Что послужило поводом для набега? И хорошо ли спрятана нелегальщина?

Карточка Чернышевского?.. Надя не раз уговаривала убрать со стола, чтобы нежданный посетитель не мог обвинить в хранении нелегальщины. Николай Гаврилович — дорогой для них человек. Но что же делать? Недавно скрепя сердце Владимир согласился спрятать. И альбом с карточками других ссыльных, выдающихся людей России, проходивших через красноярскую тюрьму, теперь тоже припрятан. А оплошность не исключена, и Владимир сказал:

— Ты еще посмотри тут…

Внешне спокойный, собранный, умеющий держаться с достоинством перед любыми чинами полиции и жандармерии, он со свечкой в руках пошел к входным дверям. Но не спешил в сени. Если сорвут дверь с крюков, он разговором задержит «гостей» в кухне. Надя успеет все убрать.

В его памяти пронеслись дни и недели шушенского сидения, одна за другой вспомнились многочисленные встречи с друзьями, вереницей промелькнули тайные письма, полученные от Анюты, от товарищей по ссылке, а также отправленные им самим в Женеву и Цюрих.

Что, что могло попасть в руки охранки? О чем дозналась жандармерия?..

…На масленицу приезжали товарищи из Минусинска. Каждый день приходили Проминские и Энгберг. Целая дюжина гостей! И уже одно это не могло не встревожить стражника Заусаева — по три раза в день вламывался в дом…

Донес?

Но с тех пор прошло два месяца. Нагрянули бы раньше.

Что-то другое послужило поводом.

А что?

…Перед пасхой почтарь привез долгожданную посылку, адресованную Елизавете Васильевне. Писарь, надо полагать, догадался: имя тещи — для отвода глаз.