Возгорится пламя - [6]

— Знаешь, Володя, — Надежда прислонилась щекой к его плечу, — я тоскую по школе. Часто вспоминаю нашу питерскую воскресно-вечернюю… С какой бы я радостью…

— Считай, что у тебя уже есть ученик.

— Да… Но мне бы к детям. Сейчас бы…

Пламя угасло. Они набрали сухих хворостинок и, положив в костер, сели плечом к плечу.

— Когда-нибудь сварим здесь обед? — спросила Надежда.

— Обязательно сварим. Утиный суп! Я научился.

— А приедет в гости Марья Александровна… твоя мама, — поправила себя Надя. — И мы все, — две мамы и мы с тобой, — сюда…

Владимир обнял ее. Она, не договорив, положила голову ему на плечо.

Они долго молчали. И не слышали ни шума леса, ни птичьих голосов.

5

В воскресенье 10 мая они сидели в маленькой горнице за письменным столом, друг против друга.

По-разному поскрипывали их перья: одно — быстро и порывисто, чтобы успеть за молниеносной мыслью, другое — медленно, плавно и по-учительски ровно. Они писали прошения исправнику о том, что им необходимы удостоверения или выписки из их «статейных списков», где указано время и место рождения, а также отмечено самое необходимое для венчания — «холост», «девица».

Владимир уже сложил свое прошение вчетверо, а Надежда не написала и половины.

— Закончишь — запечатаешь, — сказал он, взял лист почтовой бумаги. — Сейчас — маме.

— И я напишу. Обещала — в день приезда, а вот уже трое суток, как мы здесь. Даже неловко.

— Не волнуйся, Надюша. Почты-то все равно не было.

Слегка склонив голову к левому плечу, Владимир писал:

«Приехали ко мне наконец, дорогая мамочка, и гости… Я нашел, что Надежда Константиновна высмотрит неудовлетворительно — придется ей здесь заняться получше своим здоровьем».

Крупская, закончив прошение, тоже принялась за письмо:

«Дорогая Марья Александровна! Добрались мы до Шушенского, и я исполняю свое обещание — написать, как выглядит Володя. По-моему, он ужасно поздоровел, и вид у него блестящий сравнительно с тем, какой был в Питере… Увлекается он страшно охотой, да и все тут вообще завзятые охотники, так что скоро и я, надо думать, буду высматривать всяких уток, чирков и т. п. зверей».

За пером Владимира бежали слова:

«Ужасно грустно только, что ничего хорошего о Мите не привезено!»

Он перевернул листок, и Надя, взглянув на него, продолжала чуть быстрее:

«Володя остался очень неудовлетворен моими рассказами о всех вас, нашел, что этого очень мало, а я рассказала все, что знала».

Помня, что Мария Александровна порывается приехать к ним, они, не сговариваясь, повели речь об этом. Надя написала:

«Дорога в Шушу совсем неутомительна, в особенности, если нет надобности сидеть в Красноярске, а еще сулятся, что с июня месяца пароход будет до Шуши. Тогда будет и совсем хорошо. Так что если вам удастся выбраться сюда, то ехать будет ничего себе. А в Шуше очень хорошо, на мой взгляд, лес, река близко».

И Владимир тоже не забыл рассказать о дороге:

«От Минусинска до Шуши 55 верст. Рейсы здешние пароходы совершают неправильно: расписания нет, но вообще раз установится навигация, — вероятно, будут ходить более или менее правильно и без экстраординарных проволочек. Очень и очень бы хотелось, чтобы тебе удалось сюда приехать, — только бы поскорее выпустили Митю».

На секунду оторвавшись от письма, Владимир подпер щеку рукой, задумался. От Москвы до Красноярска — десять дней да тут еще — дня четыре. Мать может успеть к свадьбе!

И опять склонясь над листом, продолжал писать:

«Да, Анюта спрашивала меня, кого я приглашаю на свадьбу: приглашаю всех вас, только не знаю уж, не по телеграфу ли лучше послать приглашение!! Н.К., как ты знаешь, поставили трагикомическое условие: если не вступит немедленно (sic!) в брак, то назад в Уфу. …мы уже начинаем «хлопоты»… чтобы успеть обвенчаться до поста (до петровок): позволительно же все-таки надеяться, что строгое начальство найдет это достаточно «немедленным»…»

Пока он отыскивал конверт да надписывал адрес, Надежда вывела последнюю строчку: «Ну, целую всех, Марку Тимофеевичу и Дмитрию Ильичу мой поклон», — и вложила письмо в тот же конверт.

6

Однажды во время завтрака Надя напомнила:

— Володя, я жду, когда ты дашь мне свои «Рынки»[1].

— Когда отдохнешь.

— Правильно, — подхватила Елизавета Васильевна. — Вы лучше идите-ка в лес. Погуляйте. Тебе, Надюша, надо поправиться.

— Вы все — об одном и том же. Как сговорились. Да я чувствую себя великолепно. И никакой мне отдых не нужен.

— Выпей вот еще. — Мать хотела пододвинуть свой стакан молока дочери, но Владимир удержал ее руку:

— Зачем же свой? — Он вышел в кухню к Варламовне и вернулся с полной кринкой. — Вот добавочное.

Надя, смеясь, прикрыла ладонью пустой стакан:

— Себе наливай. И маме еще…

— Нет, нет. — Он пытался приподнять ее руку. — Начнем с тебя.

— Если дашь рукопись.

— Хорошо. Но ты будешь только читать. А переписывать — позднее. Когда по-настоящему отдохнешь. Договорились? Вот и отлично.

Они перешли в соседнюю горницу, и Елизавета Васильевна закрыла дверь. Владимир за своим письменным столом склонился над книгой Веббов, перевод которой нужно было закончить к августу.

Надежда, получив первую главу «Рынков», села на стул у открытого окна. Начала читать неторопливо, как бы подчеркивая наиболее значительные места. Но уже на второй странице остановилась и, поворачиваясь к столу, скрипнула стулом.