Воздушная тревога - [77]

Внезапно я заметил, что становится светлее. Дымка над головой редела, «харрикейны» уже кончили ставить завесу. На посадку заходил еще один «юнкерс-52», пулеметы над нами трещали почти беспрерывно, на фоне рыка кружащих транспортов слышался высокий зуд пикирующих, набирающих высоту и бросающихся в штопор истребителей. В окоп просачивался бледный свет, мгновение спустя я увидел, что небо на востоке зарделось от лучей солнца, которое пока не встало над горизонтом. Край завесы, закрученный темно-бурыми валами, откатился от окопа будто ширма, открыв холодное голубовато-зеленое небо. На востоке кружило не меньше десятка «юнкерсов». Почти приткнувшись носами к хвостам летящих впереди, они водили хоровод, защищая друг дружку. Света еще не хватало, но я заметил, что один из истребителей, дравшихся в вышине, спикировал на цепочку «юнкерсов», дал резкий залп из своих пушек и с жужжанием ушел в сторону.

— Смотри! — Лэнгдон ткнул меня в руку, и я резко обернулся к летному полю. Бриз посвежел, и дымная гряда быстро откатывалась, хотя все еще покрывала две трети аэродрома. Теперь, при свете дня, прожектор поблек и, казалось, отдалился. Под слоем дыма появился еще один транспорт, он преодолел завесу быстрее других, и у пилота было время, чтобы заметить опасность. Мотор взревел на полных оборотах, и мне почудилось, что окоп затрясся. Скорость самолета возросла, но высоты он почти не набрал. Накренившись, «юнкерс» врезался крылом в ангар. Картина производила впечатление чего-то нереального, словно я смотрел спектакль. Дым как бы ограничивал нас, стоявших в свете дня, от самолета и ангаров, окутанных рукотворной мглой и озаренных искусственным светом. Ощущение было такое же, как от огней рампы в театре.

Самолет развалился подобно предыдущим, но вдруг раздался взрыв и в слой дыма впился огромный сполох огня. Пламя мгновенно охватило ангар, нижний пласт дыма побагровел. Искореженные пылающие обломки и языки пламени, лижущие стену ангара, создавали какую-то фантастическую картину. Мне почудилось, что я слышу крики. Вероятно, это была просто игра воображения, но я знал, что там, в аду, страшной мучительной смертью умирают люди. От этой мысли я почувствовал дурноту. Я еще не настолько свыкся с суровой реальностью войны, чтобы испытывать радость от подобных зрелищ, хотя и знал, что люди эти гибнут именно потому, что прилетели сюда убивать нас. Тут было так: либо мы, либо они, и я знал это, но даже зная, не мог не чувствовать себя прямым виновником гибели этих людей.

Пилот очередного садившегося самолета испугался багрового зарева. Двигатели взревели, звук приближался к нам. Внезапно самолет вырвался из дыма и заложил крутой вираж, крылья его накренились самым немыслимым образом. Он летел прямо на нас.

— Самолет! — заорал Лэнгдон.

— Есть! Есть! — откликнулись наводчики. Ствол пушки двинулся за целью; «юнкерс» вышел из виража и удалялся от нас. Лэнгдон подождал, пока самолет не станет к нам бортом, и скомандовал:

— Огонь!

Зенитка рявкнула, и снаряд разорвался прежде, чем заглохли извергающиеся из ствола языки пламени. Грохот разрыва получился такой же громкий, как и сам выстрел. Промахнуться с такого расстояния было невозможно. Лэнгдон верно рассчитал, какой требуется взрыватель. Снаряд разорвался прямо перед носом самолета. Крылья его обвисли, фюзеляж разломился пополам, и вся машина рассыпалась на куски. Я видел, как из нее падают люди. Обломки рухнули среди деревьев в долине.

Дым откатился, открыв весь аэродром. Лишь на юго-западном краю поля он еще лежал низкой тучей. По-настоящему светлело, высокие облака над нами стали нежно-розовыми, на их теплом фоне мельтешили черные, похожие на мух точки.

Над аэродромом, куда ни глянь, непрестанно кружили большие нескладные «юнкерсы-52», словно стервятники, караулящие свою падаль. В их гуще подобно рассерженным шершням гудели истребители. К северо-востоку, над Митчетом, самолетов было еще больше.

Как они поступят теперь? Хорошо еще, что они были набиты людьми, а не бомбами! Я думал, что теперь, когда план провалился, самолеты уберутся восвояси, но «юнкерсы» продолжали описывать в небе круги. Я не смог сказать наверняка, в чем тут дело: то ли они растерялись, не зная, как быть, то ли чего-то ждали.

Впрочем, скоро наши сомнения рассеялись. Около двух десятков немецких истребителей, все еще летавших стаей высоко над местом воздушного боя, ринулись в пике. Лэнгдон, который наблюдал за небом в бинокль, первым указал на них. Истребители пикировали с севера и выравнивались, оказавшись на высоте около двух тысяч футов. Здесь они строились и принимались кружить, по очереди пикируя прямо на аэродром. Теперь ни я, ни Лэнгдон не сомневались в их намерениях.

— В укрытие! — заорал сержант, и мы кучей повалились под бруствер с той стороны, откуда приближались самолеты. Лэнгдон тоже пригнулся, но приподнял голову над мешками, чтобы наблюдать за происходящим. Раздалась трескучая пулеметная очередь, мгновение спустя над нами пулей пронесся «мессершмитт-109». Окоп к северу от нас, тот самый, в котором стоял «бофорс», принял на себя всю мощь первого удара. С противоположного края аэродрома донесся шум такой же атаки. Послышалось высокое гудение еще одного немецкого истребителя, отрывистый треск пулеметов. Заплясали кусочки шлака на дне окопа, в мешках против того места, где мы залегли, появились крохотные дырочки. Один из мешков свалился на мою каску, и меня засыпало песком. Самолет с жужжанием промелькнул над головой. По всему аэродрому «льюисы» и «брены» открыли пальбу, внося свою лепту в сумятицу.