Воздухоплаватель - [2]

— Стой, дура!

И черная вереница извозчичьих пролеток остановилась.

Сорок извозчиков стояли застывшей черной лентой, а Заикин лихорадочно вытаскивал бумажник из кармана и бормотал:

— Ну, погоди, Ляксантра Иванович... Ну чего я тебе сделал такого?..

Лошадь дернулась, и Заикин снова обернулся к извозчику:

— Да стой ты на месте, тетеря!

Он отсчитал несколько бумажек, сунул их в руки испуганному «ваньке» и, показывая ему огромный кулак, рявкнул:

— Это тебе на всех! Смотри у меня!.. Чтобы поровну, понял?!

— Дак, Господи!.. Иван Михайлович!.. Да рази ж мы...

Но Заикин уже не слушал его, а заглядывал в лицо Куприну и говорил:

— Сашенька, друг ты мой сердешный... Я же все как лучше хочу... Я же этому Маркову, мать его за ногу, чтобы он такие слова... Дак как же это можно?! Ну, прости, если что не так. Ну, прости... Не обижайся. Силь ву пле.

И Куприн пожалел Заикина:

— Ладно. Социалист, слава Богу, из тебя не получился. А твой дурацкий террор господину Маркову только на пользу: оттого, что он пройдется пешком от вокзала до «Лондонской», у него будет гораздо лучше работать желудок.

— Ты смотри... — огорчился Заикин. — Ну кто бы мог подумать?

И тут Заикин увидел афишу на рекламной тумбе и остановился, удивленно разглядывая ее. На афише был нарисован аэроплан, летящий над морем, а вверху, в овале, портрет молодой красивой женщины.

— Сашенька, — смущенно сказал Заикин, — ты прочти мне, будь ласков, чего там накарябано...

Куприн улыбнулся и прочел текст афиши:

— «Гастроли всемирно известной француженки женщины-авиатора баронессы де ля Рош. Летающая дама совершит свои полеты на аппарате тяжелее воздуха системы „Фарман“ на скаковом поле одесского ипподрома. Билеты продаются без ограничений».

— Это когда? — коротко спросил Заикин.

Куприн снова посмотрел на афишу и ответил:

— Завтра.

Заикин вздохнул:

— Вот это дело стоящее. Билеты без ограничений. Небось деньги — лопатой...

Куприн посмотрел на Заикина и сказал:

— Это дело, Иван, не деньгами стоящее.

— Опять я чего не так сказал? — спросил Заикин.

* * *

Вечером в цирке Заикин гнул на шее рельсы, разгибал подковы, завязывал узлом толстенные железные прутья, а двадцать человек из зрителей старались разорвать его сцепленные руки. Потом Заикин боролся.

В ложе сидели трое: молодая красивая француженка-летчица баронесса де ля Рош, ее антрепренер мсье Леже и журналист Петр Пильский.

У Пильского была ироничная лисья мордочка с умными недобрыми глазами. Разговор шел по французски.

— Бог мой! — сказала де ля Рош, глядя на Заикина. — Какой великолепный экземпляр!

Леже тревожно посмотрел на де ля Рош и сказал Пильскому:

— Я видел мсье Заикина в прошлом году в Париже, когда он стал чемпионом мира.

— Какой экземпляр! — пробормотала де ля Рош.

Леже наклонился к ней и так, чтобы не слышал Пильский, тихо сказал:

— Прости меня, девочка, но несколько лет тому назад, когда ты еще не была баронессой де ля Рош, а в весьма раздетом виде пела и танцевала на сцене «Фоли Бержер», я посмотрел на тебя впервые и тоже подумал: «Какой превосходный экземпляр!» Правда, потом я нашел в себе силы полюбить тебя искренно и нежно.

— Ты предлагаешь мне сделать то же самое? — насмешливо спросила де ля Рош и показала на Заикина.

— В отличие от меня ты вправе делать все, что угодно.

— Спасибо. — Де ля Рош нежно посмотрела на Леже. — Я постараюсь пользоваться этим правом только в исключительных случаях.

— Я вижу, что вы очень заинтересовались мсье Заикиным, — сказал Пильский. — Я могу представить его вам.

— Прекрасно! — рассмеялась де ля Рош. — Вы не боитесь, Леже?

— Нет, мадам. Сотрудничество с вами закалило меня и приучило к любым неожиданностям.

— Мсье Заикин не только прекрасный спортсмен, но еще и блистательный организатор, — заметил Пильский. — Он организатор и хозяин этого борцовского чемпионата.

— Сколько человек находятся под руководством мсье Заикина? — деловито осведомился Леже.

— Человек тридцать, — ответил Пильский.

— О!.. — презрительно махнул рукой Леже. — Мадам стоит пятидесяти.

— Леже! Леже! Вы слишком самоуверенны. Взгляните, какой это мужчина!

— Боюсь, что мсье Заикин так устает быть мужчиной на арене, что сразу же перестает им быть, когда сходит с нее.

— Тогда вам действительно нечего бояться за себя!

— Я боюсь не за себя, а за вас. Ваше спокойствие мне дороже всего.

— Мадам, рекомендую вам рискнуть, — спокойно сказал Пильский. — Насколько мне известно, мсье Заикин работает на арене не в полную силу.

— В таком случае, мсье Пильский, пригласите мсье Заикина завтра же на мои полеты, — улыбнулась де ля Рош и добавила: — Думаю, что мсье Леже это будет так же приятно, как и мне.

* * *

На следующий день в кафе ипподрома сидели Заикин, Куприн, Пильский и их приятель журналист Саша Диабели.

Уже было много выпито и много съедено. Заикин был тихо и добродушно пьян, Саша Диабели чрезвычайно весел, Пильский — озлоблен, а Куприн негромко и грустно говорил:

—...и точно так же через десять лет мы, оставшись благополучными русскими либералами, будем вздыхать о свободе личности и кланяться в пояс мерзавцам, которых презираем, и околачиваться у них в передних. «Потому что, знаете ли, — скажем мы хихикая, — с волками жить, по-волчьи выть»...