Воздаяние храбрости - [20]

– Но если этот свой ничего не смыслит в деле?! Тогда как, а?! Границы открыты, войска бунтуют, народ голодный, бедствует и уходит в разбойники! Вот что такое – свой человек у власти!

Софья Александровна со смущением и некоторым страхом наблюдала за метавшимся по комнате мужем.

– Друг мой,тебетрудно это представить. Но я-то успела изучить этот мир. Пфификам важно не дело, а свое, личное благополучие. Пусть вымирают целые области, но он должен получить к юбилею золотую табакерку с вензелем императора… И, пожалуйста, не стучи в пол. Я знаю – у тебя крепкие пятки, ты пробьешь любую доску. Подойди лучше сюда, сядь рядом.

Мадатов еще раз топнул, шумно выдохнул и замер, точно бы став во фрунт. Бросил вдоль бедер руки и с изрядным напряжением все-таки заставил разжать кулаки. Быстрым движением, так, чтобы не могла заметить жена, вытер о халат пот с ладоней; отвернулся от окона и пошел к тахте. Опустился в ногах, запахнул разлетевшиеся полы и заговорил, глядя вниз, на загнутые носки мягких туфель:

– Если все так, как ты говоришь, Софья, это значит, это я… так и останусь здесь, в Закавказье. И это еще самый лучший выход. Другой – пошлют еще на одну войну, совершенно в иное место…

Третий вариант будущего – что его, генерал-майора, князя Мадатова, отправят в отставку, казался ему совершенно невероятным. Какому же пфифику могло вдруг прийти в голову оставить не у дел боевого, храброго, опытного офицера? Отставить лишь потому, что он не сумел оценить силы в сражении за место у трона?! Мысль же о том, что его может ведь ударить пуля, разорвать на части ядро, была Валериану и вовсе чужда. Он не считал себя заговоренным, рана в левой руке, полученная под Лейпцигом, ныла порой к ненастью, но был уверен, что успеет почувствовать приближение смерти. Ощутит ее жаркое, смердящее дыхание точно так, как это случилось с генералом Ланским в кампании против Наполеона. Но пока ничего не предвещало ему гибели, а стало быть, следовало примериться к жизни.

Он заговорил снова, все так же не поднимая косматой, непричесанной головы.

– А тогда все, о чем мы с тобой говорили, означает, что нам в Петербург не вернуться. В столице тебе не жить. Придется кочевать со мной по гиблым местам, глухим городкам, всюду, куда не пошлют военного человека.

Софья Александровна смотрела на жесткий, горбоносый, так хорошо знакомый ей профиль и боролась с желанием рассказать мужу одну из тайн дворцового Петербурга. Историю тайной любви императрицы, уже умершей, к кавалергарду, давно погибшему. Роман действительный, в котором и ей, тогда еще Мухановой, фрейлине ее Величества, довелось взять на себя роль далеко не последнюю. И теперь память о том событии висит на ней тяжеленным грузом, никак не давая вернуться к столичной блестящей и шумной жизни. За те несколько месяцев, что она провела в Петербурге, княгиня Мадатова поняла, что бывший Великий князь Николай Павлович, сделавшись императором, не собирается забывать ту историю, а уж тем паче – прощать.

Происшествие с Охотниковым она рассказала только одному человеку – Новицкому. И потому, что была уверена в его способности твердо молчать, и потому, что не хотелось ей тогда, ровно десять лет назад, отказывать милому, надежному человеку, не объясняя причины вовсе. Тогда она загадала – если он решится все-таки принять на себя эту ношу, значит, так хочет судьба, значит, быть по сему. Но не успел Новицкий решиться вымолвитьдаилинет, как вдруг появился Валериан, упрямый, решительный, яростный, не дал ей времени ни размыслить толком, ни даже признаться.

И теперь она колебалась – сказать ли мужу, что не он один повинен в длинной и неровной дуге их жизни, что и она тоже невольно сумела оказаться на дальнем полюсе существования, что все дальше отходит от центра общества, словно отталкивают ее силы невидимые, но весьма значительные и значимые. Но она понимала, что признаться – значит облегчить свою душу, но и нагрузить чужую еще одной тяжестью – ну, не совсем чужую, но все-таки не свою.

Резким движением она качнулась вперед, уже не заботясь тем, что простыня скользнула вниз к талии, обхватила Валериана за плечи и шею и, опрокидываясь, потянула его на себя, шепнув в ухо жесткую клятву на чужом, давно умершем языке:

– Куда ты, Кай, туда и я, Кайя…

В дверь постучали негромко, но требовательно. Валериан приподнялся на локте и крикнул недовольно:

– Ну что там тебе?!

– Ваше сиятельство, – зачастил Василий. – Офицер от его высокопревосходительства. Пакет от командующего.

Валериан прыжком перемахнул на пол, накинул халат и, завязывая кушак, повернулся к жене:

– Это не Алексей Петрович, это – Аббас-Мирза. Это персы, Софья. Это – война!..

III

Тахтараван – деревянная узкая клетка. Длина ее – меньше, чем рост человека, ширина – уже, чем его плечи. Лежать в ней можно лишь на боку и только согнувшись. Даже такому не самому мощному телу, что принадлежало пока Сергею Новицкому. Пока – потому что разъединить это тело с его душой пыталась желтая лихорадка. Болезнь страшная, мучительная, которая в трех четвертях случаев вела к исходу смертельному. Черной рвотой называли ее в Закавказье и Персии.