Войны мафии - [25]

Толстой кисточкой Фэт Лак нарисовал столбик букв на свитке бумаги черной густой тушью, точно так же, как много веков назад делали его предки. Когда тушь высохла, он сложил бумагу и запечатал проволочными скрепками с помощью вполне современного скоросшивателя. Затем позвал племянника и сказал, куда отнести письмо.

Мальчик взялся за велосипед, не дожидаясь дополнительных указаний. В Гонконге, как и в Сеуле, Тайпинге, Токио, Бангкоке и Сингапуре, любой знал дом Шан Лао. И туда мог постучаться любой азиат и китаец с континента, где интересы Шана были представлены многими предприятиями.

Но европейские и американские предприниматели имели дело с лордом Мэйсом. Жителям Запада представлялись открыто также жена Шана, француженка Николь, и молодой мистер Чой, в настоящее время находившийся в Нью-Йорке. Но из всех троих только Мэйс нуждался в постоянном присмотре. Опиумные ночи англичанина мало тревожили Шана. А вот легкомыслие – очень сильно.

Час был поздний, но Шан встал из-за стола и подошел к стенному сейфу. Он вынул оттуда письмо, пришедшее по факсу, и вернулся к своему огромному столу из тика, украшенному затейливой резьбой. Потом сел и еще раз перечитал письмо.

"Дорогой отец.

«Почему на свадьбах мафии играют музыку мафии?» – спросила молодая девушка.

Безыскусный вопрос, и, более того, один из тех, что предполагает еще более безыскусное продолжение: имеет ли музыка какую-либо принадлежность? А само существование?

Дебюсси назвал сюиту «Море». Чувствуем ли мы в ней привкус соли, движение волн, течения, приливы и отливы? Способен ли Брехт, пишущий марксистские стихи, вознестись выше Вейля в марксистской мелодии?

Даже распад и разложение в природе не имеют никакого предопределенного смысла, кроме того, который вкладываем мы сами. То же и с музыкой, как бы это ни удивляло людей.

Рабочая формула планеты Земля: приблизительно один вор на тысячу дураков. Если соотношение покажется тебе недостаточно обоснованным теоретически, вспомни мудрую итальянскую пословицу, il mondo eladro, мир – это вор.

Если ложь и коррупция не имеют предопределенного назначения, может быть, смысла вообще нет в жизни? Об этом вопиет формализованная пропорция «вор-дурак». Назовем это «Концепцией Великого Олуха».

Вот что подразумевается: каким бы бесполезным и порочным ни оказалось очередное достижение цивилизации, всегда находится Великий Олух, готовый завопить: «Йо! Это по мне! Я хочу, чтобы это парень стал президентом! Я хочу „Витасмелл“, новый дезодорант с запахом апельсина! Я хочу телевизор с экраном в 48-м дюймов, с хромозотическим автозуммером! Вот вам моя кредитная карточка! Грабьте меня, пока я катаюсь на спине, задрав все четыре лапы, почешите мне брюшко, чтобы я снова что-нибудь у вас купил!»

Выбор есть у каждого. Кто-то вспоминает о своих почти утративших смысл когтях и зубах, кто-то проклинает бессмысленную жизнь, полную ярости и разочарования. Но каждый может лечь на спину и, задрав четыре лапы, слушать приятную музыку".

Шан Лао подошел к окну. Он любовался берегом и посмеивался, мысленно перебирая ядовитые остроты Никки. Эту улыбку никогда не видел его сын.

Это письмо – символ окончания отрочества Никки, сигнал, призывающий к вниманию. Знак тревоги – мальчик впитал западнические циничные либеральные релятивистские взгляды. Знак разделительной полосы, рубежа: оставь его на Западе навсегда или, пока это возможно, забирай его домой и лепи по отцовскому образу и подобию.

Но это означает – сделать его причастным ко всему?

Например, завтра Шан собирается посетить автомобильную фабрику в Йокогаме. Раньше там выпускали только мотоциклы, а сейчас с конвейера сходит ежегодно около полутора миллионов в год приличных, недорогих семейных автомобилей. Никки всегда нравились такие вещи. Приятная, полезная для общества деятельность. Но как он воспримет бирманские операции Шана? А также весьма успешные начинания на Филиппинах? С его либеральными взглядами, пропитанными западным пустословием о демаркационной линии, о том, что простительно в этом мире и что – нет?

Освоится ли Никки с крайне запутанной восточной этикой?

Улыбка Шана стала горькой. Пусть его длинноволосый лохматый сын-эссеист попытается установить различие между индивидуальным убийством, от страсти или ради выгоды, и общественным, так называемой «лицензией на убийство», которой правительства самым будничным образом наделяют полицию, солдат и тайных агентов суверенных стран по всему миру. А глобальные приказы на уничтожение, издаваемые, когда целые нации оказываются втянутыми в священные войны?

Что страшило Шана больше всего, так это то, что его единственное дитя не поймет и не примет истину, впитанную с детства любым рикшей: на Востоке разрешено абсолютно все.

Все.

Глава 11

Ниже Третьей авеню и Семьдесят второй улицы, где находился офис доктора Эйлера, маленькая кофейня, почти пустая с утра, понемногу раскалялась под июльским солнцем, расплавившим уже уличный асфальт.

Ни Эйлин, ни Ленора Риччи еще не завтракали. Они сидели у стойки, оглушенные воплями из динамика, висевшего у них над головами.

– Очень сочувствую вам, – сказала Эйлин. – Знаю по себе, – продолжила она уже громче, – каково это – думаешь, что беременна, а оказывается – просто задержка.