Войны мафии - [170]

Сумерки рано опустились на поселение, обнесенное оградой. Шан ничего не говорил Николь, когда два дня назад Никки улетел в Нью-Йорк, – незачем тревожить ее понапрасну. Это не в первый раз. Но теперь, к ночи воскресенья, и без слов стало ясно, что и сам Шан не находит себе места от тревоги – если не из-за Никки, то из-за каких-то связанных с ним проблем. Тревога Николь питалась проявлениями беспокойства со стороны Шана, а Банни, в свою очередь, заразилась от Николь. Обе женщины плохо спали. Но когда они встали на рассвете, оказалось, что Шан вообще не ложился.

– Я никогда не сую нос в мужские дела, – сказала Шану Николь, потягивая зеленый чай. – Не вспомню даже, когда мне случалось последний раз задавать тебе вопросы. Но ты должен видеть, что мне очень неспокойно. Я имела глупость позволить Банни заметить мое состояние.

– Да, – согласился Шан. – Это было глупо.

Николь подслушивала разговоры Шана по телефону и поэтому знала уже, что он связался со всеми, с кем только можно было, чтобы найти объяснение молчанию из Нью-Йорка. В перерывах между звонками он смотрел по телевизору репортаж о происшествии на Плам-Айленде. Николь подумала, что Шан ишет, чем занять свои мысли. Сама она терялась в догадках – откуда у мужа такой интерес к заурядной репортерской сенсации? То, что правительства многих стран погрязли в убийственной лжи, вовсе не новость.

– Что-то идет не так? – спросила Банни.

Николь внимательно посмотрела на свою невестку. Николь казалось, что Банни, самозабвенно подражавшая свекрови во всем – в одежде, в дотошном домоводстве, в абсолютной подчиненности Никки и Шану, – прежде, чем они познакомились, так же тщательно копировала кого-то другого. Но нескольким обмолвкам Никки она догадалась, что прошлой ролевой моделью Банни была ее старшая сестра, Уинфилд – полная противоположность Николь.

– Да, – согласилась Николь, – возникли какие-то проблемы. Но я уверена... – Она умолкла. Она больше ни в чем не была уверена.

* * *

Никки понимал, что теряет много крови, но не знал, насколько это опасно. В проклятой дыре было совершенно темно, темно до такой немыслимой черноты, что человеческий взгляд ничего не мог различить.

Клоака. Учитель латыни, похотливо хихикая, приставал к мальчикам. Римская система канализации. Cloaca maxima. Дурацкие вещи впиваются иногда в мозг, особенно если не случается ничего такого, что стерло бы их из памяти.

Наручные часы слабо светились – зеленые фосфоресцирующие цифры, не говорившие ни о чем, кроме того, что отпущенный ему срок истек. Снова и снова, просто чтобы убедить себя, что он еще жив, Никки смотрел на циферблат. Он дошел до крайнего отчаяния, сидя в огромной трубе, из которой не мог выбраться. Он чувствовал себя нижайшим из низших, куском дерьма, застрявшим в канализации. Из большой трубы выходили меньшие, тянущиеся куда-то в недра Плам-Айленда. Все они давно высохли. Здесь не было никаких запахов. Никто не испражнялся на Плам-Айленде. Ни одна крыса не сочла возможным поселиться здесь. Только Никки Шан.

Уменьшение диаметра трубы стало для него пределом продвижения. Стой, дерьмо! Какое-то время до него доносились звуки выстрелов. Он все еще сжимал в руках «армалит» с полным магазином, на случай, если, как принято, выражаться в приключенческих историях, придется «задорого продавать свою жизнь». Но разве есть цена у дерьма?

На острове все затихло. А может быть, он слишком далеко залез, спасаясь, как крыса, в пасти клоаки, открывающейся прямо в море в нескольких ярдах от берега. Может быть, он не найдет применения своему «армалиту». Разве что если придется убить себя, если станет совсем плохо. Но можно ли убить кусок дерьма?

Теперь он лучше понимал, что такое мир. В нем есть два сорта людей: такие, как его отец, и миллиарды других – живущих, как крысы, в клоаках, истекающих кровью и медленно уплывающих в забвение.

Он снова взглянул на часы. Четверть десятого. Ему казалось, что в четверть десятого он на огромной скорости врезался в Плам. Значит ли это, что его часы остановились? Или же прошло двенадцать часов? Единственный способ выяснить это – вернуться к распахнутому зеву клоаки. Он почувствовал слабую тошноту, поставив рядом слова «зев» и «клоака».

Когда Никки повернулся и пополз назад, у него разболелась нога. Он протянул руку и нащупал что-то мокрое выше правого колена. Он лизнул пальцы. Соленая вода? Соленая кровь? Пот? Он полз страшно долго, пока воздух не стал немного прохладней.

Вот почему его отец так дешево ценит человеческую жизнь. Она действительно дешева. Отец может сказать охранникам – «Стреляй и убивай!», и это ему ничего не стоит. Он может использовать для первого причастия своего сына кровь дюжины торговцев наркотиками и нескольких сот прохожих – другими словами, целой пригоршни дерьма. Самая дешевая вещь на свете – человеческая жизнь.

До него опять донеслись звуки. Не выстрелы. Собачий лай.

* * *

Бакстер Чой припарковал машину недалеко от Ориент-Пойнт, но вне поля зрения дюжины фантастических чудовищ, оккупировавших все видимое побережье Плам-Айленда, на добрую милю к востоку. Остров кишел людьми в защитных химических костюмах, сверкающих черных и белых комбинезонах и сапогах, в пластиковых куртках с капюшонами, нависающими на глаза. Кроме людей, он увидел на острове не меньше дюжины собак, азиатов и лабрадоров. На них не было защитной одежды. Чой наблюдал в бинокль. Понятно, собаки, если подцепят какую-нибудь гадость, в суд не обратятся.