Война за проливы. Призыв к походу - [35]

** во-первых — летом 1905-го года была принята в эксплуатацию кругобайкальская железная дорога, без чего нельзя было начать по настоящему массовые перевозки; во-вторых — перевозить переселенцев со старого места жительства на новое следует в осенне-зимний период, между уборкой урожая на старом месте жительства и севом яровых на новом.

Точнее, в первый год поток переселенцев был не особенно густым: мужики не решались бросить все и отправиться в неизвестность, однако обещание пятидесяти десятин хорошей земли и лошади с коровой в придачу измаявшимся от безземелья крестьянам Центральных губерний казались совершенно немыслимым счастьем. Сначала за счастьем на новом месте уезжали те, кому совсем уже нечего было терять. Весь выбор — или с малыми и старыми идти нищенствовать на дорогах, или отправляться навстречу солнцу в страшную Сибирь, а то даже и на далекую Амур-реку… Именно там, на новом месте жительства, по императорскому плану мужики освобождались от общинного землевладения, становясь собственниками своих неделимых и непродаваемых участков по пятьдесят десятин, которые можно было только передать в наследство одному из сыновей по выбору родителей. Для того, чтобы суметь принять поток переселенцев в местах будущего компактного расселения поблизости от железной дороги были образованы временные поселки, так называемые «станции», как правило, связанные с настоящими железнодорожными станциями.

На этих поселенческих станциях (казарма — она и есть казарма) крестьянские семьи должны были проводить время с момента прибытия на место будущего ПМЖ, до весеннего вселения на выделенные им участки, уже размеченные к тому времени военными топографами. Помимо лошади и коровы (а также винтовки Бердана с пятьюдесятью патронами), по императорскому указу мужицким семьям выделялась древесина для обустройства изб и надворных построек, а также применялось такое новшество, как специальные конно-машинные станции. За небольшую твердую плату натурой* (то есть зерном, а не деньгами), производимую после уборки урожая, персонал этих станций, в конюшнях которых стояли первоклассные бельгийские и германские першероны, осуществлял вспашку, боронение и прочую обработку крестьянских участков, включая уборку новомодными механическими жатками. И в самом деле, одна лошадь (обычно местной монгольской породы — маленькая, лохматая и неприхотливая) выделенная на семью — это только для транспортных надобностей и, пожалуй, для того, чтобы сохой расцарапать себе огород; по-настоящему же целину пахать можно только на тяжеловозах или на тракторах, до которых еще не менее десятка лет.

Примечание авторов: * в период уборки урожая и два-три месяца после того на диком рынке цены на зерно падают вдвое-втрое. Обратно на пиковые значения цены поднимаются в конце зимы и держатся на высоте вплоть до новой уборочной кампании. Поэтому платежи за обработку земли, а также поземельный налог, взымаемый в натуральной форме после уборки урожая, сильно снижал финансовую нагрузку на крестьян, которым теперь незачем было распродавать только что собранный хлеб по дешевке, чтобы заплатить по своим счетам.

По отчетам, предоставляемым с мест, было видно, что процентов десять мужиков прогорели даже на таких шоколадных условиях, сидя жопой на нетронутых черноземах, зато остальные буквально на глазах пошли в рост. Недаром же император на каждой такой поселенческой станции требовал организовать закупочные ссыпные пункты, на которых и поземельный налог с иными платежами в натуральной форме примут, и скупят у мужиков по столь же твердой цене лишний хлеб. Тут же, на станции, имелась государственная лавка, по столь же твердым ценам торгующая предметами первой необходимости: ситцем, солью, керосином, спичками, гвоздями и патронами к берданке, а также, будто сами собой, рядом возникали частные лавки, где можно было купить все, вплоть до граммофона. Итак, закрыл глаза — временная поселенческая станция, бараки в лесу или степи; снова открыл — небольшой, но быстро растущий городок, в котором есть все, что необходимо людям: отделение почты и телеграфа, касса госбанка, фельдшерский пункт, школа, трактир, баня, полицейский околоток и судебное присутствие…

Конечно, были отдельные, поначалу достаточно частые, случаи мздоимства и казнокрадства со стороны чиновников и ушлых купчиков-поставщиков. То скот поселенцам поставят больной и полудохлый, то бревна для постройки домов привезут гнилые и свилеватые, то продукты на поселенческие станции заведут не в полном объеме, да еще подпорченные. Но тут во всей красе показали себя ГУГБ и только что возникшая к концу пятого года императорская служба специальных исполнительных агентов, разгребавшие эти авгиевы конюшни по мере возникновения. Повесить они, правда, никого не повесили, но все уворованное положить на место принудили, да еще и с лихвой. Купцы, поставлявшие гнилье, кроме всего прочего, заплатили в казну огромные штрафы, а некоторые чиновники зазвенели кандалами в не столь уж далекий от тех краев Горный Зерентуй или на стройки Сахалина.

Первый год был пробный, на второй шла раскачка, но вот после зимы 1906–07 годов, когда по местам прежнего жительства поехали хорошо одетые, пахнущие достатком зазывалы, на переселенческую программу начался настоящий бум. Да и как же иначе. Приезжает в какую-нибудь Гавриловку, к примеру, Федька Прошкин, в прошлом перекатная голь и полная нищета, а ныне — настоящий богатей: в смазных сапогах, новенькой ситцевой рубахе и меховой безрукавке, и начинает рассказывать, какое у него там житье-бытье, сколько десятин земли, коров и лошадей, и в каких нарядах ходят его жена и дети, ранее не вылезавшие из обносков. Тут и самого осторожного, если он сам не богатей, торкает в голову мысль: «А мне? Я тоже хочу пятьдесят десятин хорошей земли прочие удовольствия… Если уж такая голь, как Прошкин, смог подняться, то и я смогу не хуже…»