Война во время мира: Военизированные конфликты после Первой мировой войны. 1917–1923 - [32]
Пощады не получает никто. Мы расстреливаем даже раненых. Царит колоссальный — немыслимый — энтузиазм. В нашем батальоне погибло двое, у красных — двести или триста. Любого, кто попадает в наши руки, бьют прикладом и приканчивают пулей>{167}.
И даже вождь венгерской милиции Пал Пронаи, знаменитый тем, что безжалостно пытал своих жертв и сжигал их живыми, был положительно изумлен «чрезмерной амбициозностью и высокой мотивированностью новобранцев», пытавшихся впечатлить его, «избивая евреев за воротами казарм или затаскивая их туда, где могли отделать их всерьез»>{168}.
Послевоенный проект «очистки» нации от ее внутренних врагов рассматривался большинством активистов военизированного движения как необходимая предпосылка для «национального возрождения», своего рода насильственная регенерация, способная оправдать военные жертвы, невзирая на поражение и революцию. В некотором смысле эта абстрактная надежда на «возрождение» нации из руин империи была единственным фактором, объединявшим крайне разнородные военизированные группировки в Германии, Австрии и Венгрии. В целом всплеск военизированной активности в первые месяцы после ноября 1918 года скорее представлял собой реакцию на новый политический истеблишмент и на отторжение Антантой части национальных территорий, нежели скоординированную попытку установить какую-либо конкретную форму нового авторитарного порядка. Несмотря на общую оппозицию революции и общую надежду на национальное возрождение, активисты, участвовавшие в деятельности правых военизированных группировок, не обязательно имели общие идеологические цели и амбиции. Как раз напротив: среди активистов правого военизированного движения в Центральной Европе, по сути, имел место глубокий раскол, связанный с различием их представлений о будущей форме государства. Наряду с влиятельными легитимистскими кругами, особенно в венгерской общине Вены, предпринявшей две попытки восстановить на престоле св. Стефана последнего габсбургского императора Карла, существовали протофашисты, презиравшие монархию почти так же сильно, как ненавидели коммунизм. Реставрации Габсбургской монархии (хотя и не обязательно в лице старого кайзера) требовали и некоторые военизированные группировки австрийских роялистов, находившиеся в открытой конфронтации с теми, кто выступал за независимое австрийское правительство синдикалистского типа. Другие — в первую очередь участники австро-баварской Лиги Оберланда, радикального меньшинства численностью около тысячи человек, — стремились к объединению с Германским рейхом>{169}. Таким образом, для правых австрийских «великогерманцев» поражение и распад империи были предпосылками еще одного послевоенного проекта, выполнение которого оправдало бы военные жертвы: создания Великого Германского рейха. Например, генерал Альфред Краусе, в 1914 году интерпретировавший саму Первую мировую войну как уникальную возможность «перекроить» структуру власти в Габсбургской империи в пользу ее германоязычных граждан, рассматривал крах этого многонационального государства как возможность для этнического «размежевания народов»>{170}. «Мы живем в великую эпоху», — отмечал Краусе в своем несколько путаном эссе 1920 года, поскольку великогерманское «объединение уже ничто не способно отсрочить»>{171}.
Более того, как объявлялось в памфлете Политика германского сопротивления, составленном членами Лиги Оберланда, национальное «возрождение» возможно лишь посредством решительного критического ниспровержения «идей 1789 года», за которыми стояли традиции Просвещения и гуманизма:
Идеи 1789 года находят выражение в современном индивидуализме, буржуазных представлениях о мире и об экономике, в парламентаризме и современной демократии <…> Мы, члены Лиги Оберланда, продолжим идти по нашему пути, отмеченному кровью германских мучеников, умерших за грядущий Рейх, и останемся теми, кто мы есть, — штурмовыми отрядами германского движения сопротивления>{172}.
Поэтому, несмотря на всеобщее стремление «искупить» двойное унижение в результате военного поражения и революции, было бы неверным полагать, что все участники военизированных контрреволюционных движений в Центральной Европе руководствовались одними и теми же мотивами. Такие выражения, как «дух фрайкора» в Германии, «сегедская идея» в Венгрии (Сегед в 1919 году являлся штаб-квартирой контрреволюционной Национальной армии Хорти), или идеи, стоявшие за «Корнойбургергской клятвой» австрийского хеймвера, явно предполагали единство политических целей и мотивов, в реальности никогда не существовавшее. Эти ретроспективные декларации единства были призваны придать смысл насильственным действиям, обычно проводившимся при отсутствии однозначной политической повестки дня. Тем не менее ссылки на предполагаемую угрозу со стороны «международного большевизма», «международного еврейства» или «международного феминизма», а также страх перед национальной деградацией и территориальной дезинтеграцией задавали четкую общую цель, до поры до времени представлявшуюся более важной, чем разногласия в отношении будущей формы правительства. И все же Вальдемар Пабст, родившийся в Германии убийца Розы Люксембург, впоследствии ставший военным организатором австрийского хеймвера, в 1931 году составил политическую программу Белого интернационала, своего «излюбленного детища будущего», в которой сформулировал «минимальный консенсус» для контрреволюционных движений по всей Европе:
