Война в 16. Из кадетов в «диверсанты» - [20]

Когда была моя очередь говорить присягу, я вышел на плац и прочитал именно по-старому, как раньше. То есть, присягнул именно народу, а не каким-то выдуманным украинцам. Ну, хорошо, что никто не заметил.

Именно поэтому я защищал на Донбассе народ Украины от части украинского народа. Забавно получается…

А второй интересный случай произошёл на плацу.

В отсутствие главного сержанта роту ведёт по уставу передний правофланговый, коим я и являлся. Веду я роту и вижу — впереди идёт старший офицер. Нужно было ему отдать честь всей ротой, то есть прокричать приветствие па украинском языке, которое звучало так: “Струпко! Рiвняння праворуч! (или лiворуч)” и пройти строевым шагом. Я всегда при таких случаях говорил по-русски: “Смирно! Равнение направо!’’ Ну и всегда это прокатывало, а тут оказался какой-то офицер с бандеровскими наклонностями. Он, ни слова не говоря, развернул роту, заставил несколько сот метров бежать всех бегом обратно. Ну и дал мне команду ещё раз провести роту мимо него с приветствием. Я тогда понял в чём дело — ему не понравился русский язык, ну и провёл второй раз роту, уже прокричав на украинском. А пацаны из строя ничего не поняли и потом меня спрашивали: “А что случилось? Почему мы бежали ещё раз?”»

Собравшись покинуть Киев, Серёжа всё же не до конца понимал, куда конкретно ему стоит поехать. Он позвонил атаману, который выехал на время из города, и посоветовался. Алексей ему порекомендовал ехать в Крым, где на тот момент уже служил в рядах самообороны православный соратник «Верного Казачества» Дмитрий Жуков.

Когда я об этом узнал, то немедленно изъявил желание ехать с ним. За семью я уже не так переживал, потому что было ясно — Киев сдан без боя. Власть сменилась, а сил, которые могли выступить против, не было. Обострение, по всей видимости, тогда намечалось на полуострове, поэтому на следующий день после разговора, 10 марта, мы купили билеты на поезд в Крым.

Накануне перед таким решительным шагом я подошёл вечером к маме и сказал, что уже взял с Серёжей билеты на поезд. Объяснил, что не могу мириться с обстановкой в стране и уезжаю в Крым к моим друзьям казакам.

Я заметил её встревоженность, но она меня выслушала и, так как думала, что я еду в похожую поездку, как в Днепропетровск и Запорожье, из которых я буквально сразу вернулся, отпустила меня.

Уже после войны в Славянске, когда я впервые увиделся с ней после нашей долгой разлуки, нашёл время поговорить по душам, я понял, насколько для неё было тяжело отпустить родного сына в такой момент одного в неизвестность — туда, где нет ни одного близкого родственника или хорошего друга. Я представил, что она чувствовала в этот момент, как сильно билось её материнское любящее сердце. Уверен, её женская интуиция не обманывала, и она понимала, что я уезжаю навсегда. Она только не знала, что мне придётся воевать, тогда этого я тоже не понимал и даже не мог представить. Но она дала мне уйти, несмотря на свою боль, жалость и страдание.

Наш крайний перед отъездом разговор мама вспоминала так:

«Во время Майдана ты мне говорил: “Мама, мы с атаманом поедем в Днепропетровск. Там будет акция против Майдана”.

Я не могла тебе этого запретить. Ты же боролся против Майдана, а мы его все ненавидели.

— Хорошо, конечно, езжай. Ты не много учёбы пропустишь?

— Два дня пропущу, — говорил ты.

Потом ты в Запорожье ехал, и я тебя так же отпускала.

Ты всегда после учёбы уходил на казачьи собрания. А один раз ты вернулся, лёг на диван и, уставившись на потолок, думал что-то. А я вижу, что-то нехорошо. У меня появилась тревога. Я говорю:

— Сыночек, что случилось?

— Я уезжаю.

У меня всё оборвалось внутри.

— Мы с Серёжей уезжаем в Крым. Может, я скоро приеду, — говоришь ты, боясь, видимо, мне окончательное решение говорить.

— Сыночек, у тебя учёба, куда ты поедешь? Тебе же нельзя пропускать, — говорила я.

— Я, может, ещё приеду. Ты просто говори пока в колледже, что я болею.

Потом, когда ты уехал, у меня всё равно была ниточка. Я надеялась на твоё возвращение и говорила в колледже, что ты болеешь. Надеялась, а вдруг там что-то не срастётся и ты приедешь обратно. Когда я тебя отпускала, то даже в мыслях не могла подумать, что ты останешься там навсегда.

А через пару недель мне позвонили из колледжа и сказали: “Или давайте своего мальчика, или мы его будем отчислять”. Они знали твои взгляды и подозревали, что ты уехал в Россию. После этого звонка я с тобой связалась, и ты сказал, что не вернёшься.

Тогда я пережила чувство, как будто после твоих слов: “я уезжаю” в моём сердце каким-то сильным ветром открылась форточка или дверь, и туда повеяло таким тревожным холодным ветром, что меня стало подкашивать. Я с трудом взяла себя в руки. Была такая тревога и какой-то неиспытанный страх. А уже потом, когда я узнала, что ты воюешь, страх перемешался с болью, которая не проходила никогда. Но её на Себя уже взял Бог. Я это чувствовала так сильно и так явно, что не могу передать!

Если бы не Бог и не Церковь, то я не знаю, как бы перенесла это испытание?! Мне бы хотелось сказать всем людям, которые испытывают трудности или горе: “Прибегайте к Богу, бегите в храм православный! Это первое, чего ждёт от нас Бог! Там только решение всех проблем, и оттуда только может прийти облегчение и спасение! Как мне помог Бог, Божья Матерь и святые!”»