Война самураев - [10]
— На что ты намекаешь? Не могу же я стать императором снова. Ни один смертный не правил Драгоценным троном дважды, где это видано?
Монах поклонился:
— Помилуйте, государь, если позволил истолковать себя превратно. У меня и в мыслях не было, но… у вас Ёедь есть сын, Сигэхито.
— Да, только у отца, Тоба-ина, полно своих сыновей, которых он наверняка предпочтет моим отпрыскам. Хотел бы я знать, за что он меня так невзлюбил.
— Отцы и дети часто не понимают друг друга, владыка. Может, дело вовсе не в вас? Просто он любит свою наложницу и оттого благоволит ее детям больше, чем вам.
— Может быть. Говорят, это она распускает обо мне слухи, что я-де наслал на Коноэ смертельную хворь.
— У слухов длинные ноги. Однако кто скажет, где в них правда, а где вымысел? Конечно, честолюбие Бификумон-ин ничего доброго не сулит. Быть может, владыка слышали, что она прочит одну из дочерей в императрицы?
— То есть в жены какому-нибудь принцу?
— Нет, повелитель. В государыни.
— Что?! Драгоценный трон уже четыреста лет не занимала ни одна женщина! Совет этого никак не потерпит!
— Так точно, владыка. Подобное вмешательство в государственные дела ее ничуть не красит. Из-за строптивости наложницы вашему отцу будет непросто отстоять свое право в выборе наследника.
Сип-ин с подозрением оглядел монашка. Его сморщенное лицо и бритая голова напомнили бывшему правителю лукавого демона, каких часто изображали на резных дверях храмов. «Зря ты с ним так жесток, — отчитал он себя. — Это тебе впору хитрить, не ему».
Разумеется, все, что благоприятствовало Син-ину, шло на пользу и его многочисленным советникам, вассалам и слугам. Попытка монаха пробудить в хозяине тщеславие была вполне закономерна. «Однако не случается ли так, — напомнил себе Син-ин, — что людские судьбы ложатся на весы истории и достаточно легчайшего дуновения, чтобы одних возвысить, а других послать в небытие? Ведь верно, что наследник еще не определен, а поведение наложницы поставит выбор отца под сомнение…»
Из сада вместе с ветерком повеяло упавшим и уже подгнивающим плодом гинкго. Син-ин сморщил нос и живо замахал перед собой веером.
— Придется позвать кого-то, чтобы вычистил это гнилье, — пробормотал он.
— Что-что, повелитель? — встрепенулся монах.
— Это я о ягодах.
Син-ин подобрал полы алой парчового одеяния и встал, собираясь поискать менее дурнопахнущее место.
— Должно быть, я снова истолковал вас превратно. Син-ин замер и через некоторое время заговорил, будто сам с собой:
— И все-таки не повредит выяснить, кто сможет встать на мою сторону, если с отцом… возникнут трудности. Трон я оставил, но блюсти мир и спокойствие все еще обязан, верно? Будет негоже с моей стороны допустить в столице раздор и смуту. А потому будет нелишне составить список верных и доблестных воинов, как ты считаешь?
Монашек с улыбкой поклонился:
— Весьма нелишне, владыка. Я разузнаю, можно ли его достать.
— Из какого ты монастыря?
— Из Энрякудзи, повелитель.
— Да, как же я забыл. Вы издавна служите моей семье.
— Наша обитель удостоилась такой чести.
— А эти… легенды о том, что монахи могут посредством молитв и обрядов насылать порчу или менять ход событий, они верны?
— Я дал обет не разглашать наших тайн, повелитель, однако могу сказать, что нам случалось взывать к силам по ту сторону мира смертных и заставлять их… прислушаться.
— О!.. Жаль, я ничего не смыслю в подобных делах. Чтобы добиться успеха, нужен немалый опыт…
— Владыка, — сказал монашек с поклоном, — может всецело на меня положиться.
Поворот ладони
Когда ждать объявления наследника стало совсем невмоготу, Тоба-ину пришлось пойти на уступки Государственному совету. Он был вынужден примириться с первой женой, Тай-кэнмон-ин, все еще опечаленной его увлечением наложницей Бификумон-ин. И вот на трон взошел Го-Сиракава, второй сын Тайкэнмон-ин, которому в ту пору было двадцать восемь лет.
Го-Сиракава, как и его брат Син-ин, не отличался ни манерами, ни выдающимся умом, зато его назначение всех устраивало.
Зимой того же года пятидесятитрехлетний Тоба-ин отправился к святилищам Кумано — помолиться за благополучное правление сына. Он выбрал самую трудную тропу Накахэти (подъем по ней занимал пятнадцать часов), исходя из поверья о том, что лишь путь, полный тягот, способен очистить паломника от грехов. Горная тропка вилась меж кедровых и камфорных рощ мимо трех храмов — Нати, с его дивными водопадами, посвященными Идзанами, а также Сингу и Хонгу, почитавшегося основным.
В Хонгу Тоба-ин прибыл уже на рассвете, пройдя сотню каменных ступеней в тот самый миг, когда солнце позолотило реющий на подворье флаг. На флаге был изображен трехногий ворон Ята-но-карасу, который, по преданию, вел первого императора Дзимму Тэнно покорять восточные земли. Тоба-ин почтил его поклоном, уповая на божественное наставление.
Затем он проследовал к главной молельне, где вознес молитвы и пожертвования великим богам синто — Аматэрасу, Сусаноо, Идзанами, Идзанаги, а также Сёдзё-дайбосацу. Внезапно, к его удивлению, посреди стены возникла детская рука с обращенной кверху ладонью. Затем ладонь перевернулась книзу, снова кверху и опять книзу. Так продолжалось несколько минут, пока рука с ладонью не исчезла.
Загрязненная атмосфера Орд Мантелла отбросила чудные оттенки по ее поверхности, когда солнце предрекло начало очередного мрачного дня. Черное судно медленно опустилось с небес и приземлилось в полуразрушенном доке. Из корабля – кореллианского транспортника – выдвинулся трап, и сошел одинокий пассажир. Небольшая кучка местных проявила интерес, но одного быстрого, преисполненного угрозы взгляда хватило, чтобы спугнуть их. Это была отнюдь не необычная реакция на Сайфера Боса, пользующегося дурной славой охотника за наградой.
При упоминании о легендарных драконах, бывших, предположительно, в четыре или пять раз больше, чем самые старые банты, несколько посетителей крохотной таверны удаленной заставы притихли. Большинство их отмахнулось от заявления мон-каламари, пробурчав, что тот напился или же хватил солнечный удар – а то и все сразу. Но кое-кто навострил уши, как сделали то двое в плащах в конце кантины. Едва заслышав слово «крайт», Даск Мистфлаер распахнула свое пустынное одеяние,...
Империя узнает, что у Альянса Повстанцев есть голокрон, в котором содержатся имена всех агентов и друзей повстанцев в Империи. Дарт Вейдер поручает инквизитору любой ценой достать этот голокрон. Повстанцы же отправляют своего агента вернуть голокрон на главную базу.
В разгар Войн Клонов мастер-джедай Йода вновь должен встретиться с одним из величайших своих противников — графом Дуку…Яростные Войны клонов довели Республику до грани катастрофы. В ходе жестокой битвы одному из рыцарей-джедаев сохранили жизнь, чтобы он мог доставить на Корускант послание на имя Йоды. По-видимому, Дуку хочет мира и требует встречи. Маловероятно, что вероломный граф искренен, но на кону миллионы жизней, и у Йоды нет выбора.Встреча состоится на планете Вжун, пропитанной темной стороной. Более трудной задачи нельзя и представить.
Дилогия, изображающая период Войн клонов не то чтобы с неожиданной, но все же с довольно непривычной стороны. Главными героями стали не джедаи, не солдаты и не наёмники, а обычные, в общем-то, врачи, разворачивающие свои передвижные госпитали прямо в зоне боевых действий.Хирург, маскирующий своё отчаяние за едкими остротами; врач-забрак, который глядит в лицо смерти с высоко поднятой головой, изливая чувства в прекрасной музыке; медсестра, увлеченная работой, а также доктором-коллегой; падаван-целитель, впервые посланная на задание без учителя… Все они — крохотная бригада полевых врачей, отправленная на на отдалённую, хотя и довольно важную планету Дронгар, где кипит бой за обладание бесценным лечебным растением, а мед-эвакуаторы непрерывно подвозят раненых бойцов — как клонов, так и обычных солдат.И пока одни сражаются за жизни выживших, другие втихую наживаются на войне — как с помощью операций на черном рынке, так и манипулируя ходом самих сражений.