Война Ночных Охотников - [8]

Пан Радован Новак, князь Скадарский, легко выхватил часы из руки гостя, повертел в длинных сухих пальцах, согнул браслет чуть ли не пополам. С легким щелчком часы выскочили из креплений. Князь перевернул часы, провел пальцем по тыльной стороне, подцепил ногтем незаметный выступ, дернул и в подставленную ладонь упал металлический жетон размером с крупную монету. На блестящей поверхности виднелись черные насечки, словно сотни крохотных букв шли по спирали от краев к самому центру, к блестящей крохотной пуговке, едва заметно выступавшей над поверхностью.

Князь небрежно сунул часы и браслет в карман пиджака, вытянул руку со странным жетоном перед собой и сильно сжал в кулаке, шепча что-то себе под нос на языке, который не звучал в этих краях несколько столетий. Когда длинные бледные пальцы разжались, оказалось, что жетон острыми краями проткнул старческую кожу и несколько капель крови запятнали блестящую поверхность. Пан Новак быстро провел над ладонью свободной рукой и снова сжал кулак. Когда он раскрыл его, пятна крови исчезли, но выступ в центре жетона налился темно-багровым цветом, напоминавшим подсыхающую кровь.

— Вот и славно, — мягко сказал князь, опуская жетон в нагрудный карман. — Лукас!

Старик, стоявший у дверей, сделал шаг вперед.

— Позаботься о Йоване, — велел хозяин, — устрой его как обычно.

Окинув взглядом застывшего гостя, не проявившего за время ритуала ни единой эмоции, Скадарский улыбнулся уголком рта.

— Остается только ждать, Йован, — мягко сказал он. — Эта вещь скроет тебя, отвлечет на себя внимание. То, чему не место в этом мире, будет притягивать цель как магнит. И ты сможешь выполнить свое поручение. Якоб позже проинструктирует тебя. А теперь — отдыхай. И знай, я рад, что мы снова работаем вместе.

Развернувшись, князь быстрым шагом удалился в соседнюю комнату и скрылся за белой дверью. Пожилой камердинер, Лукас, повел рукой, приглашая гостя следовать за собой, и Йован повернулся. Он взял с дивана черный дипломат и послушно зашагал следом за провожатым обратно в коридор.

Всю короткую встречу Йован оставался бесстрастным, словно мраморная статуя. И лишь сейчас, когда он переступал порог гостиничного номера, его глаза чуть прикрылись, словно от предвкушения удовольствия.

Те, кто встречал его раньше, сказали бы, что это целая буря эмоций. И постарались бы очутиться от него как можно дальше.

* * *

В тамбуре поезда было темно и душно. Дождь хлестал по окну, оставляя на грязном стекле косые следы, напоминавшие прозрачные вены. Грохотали колеса, сталью лязгали сцепки, и металлический оркестр заглушал громовые раскаты грозы ярившейся за окном.

Кобылин стоял у окна. Его усталое лицо можно было назвать изможденным — глаза глубоко запали, скулы торчат, на щеках нездоровый румянец. Он походил на сильно похудевшего гимнаста — спортивного телосложения, жилистый, но словно усохший после тяжелой болезни. Даже походная куртка казалось, была на два размера больше, чем нужно.

Он стоял, прижавшись лбом к грязному стеклу, и неотрывно смотрел на стену из леса, почти скрытую в серой пелене ливня. По окну бежали прозрачные ручьи дождевой воды, собираясь из одиноких капель в мощные потоки. Словно отражение, на щеках уставшего человека с остекленевшим взглядом, виднелись едва заметные влажные дорожки слез.

Внезапно Алексей дрогнул, его глаза ожили, зашарили по мокрым деревьям, пытаясь рассмотреть то, что оставалось невидимым для других. Охотник подался вперед, вжался грудью в дверь, вцепился скрюченными пальцами в поручни, не отрывая взгляда от одной точки, лежавшей далеко за лесом. Потом повернулся всем телом, следуя за невидимой целью, как стрелка компаса за магнитом. Он поворачивался до тех пор, пока не уткнулся лицом в железную стену тамбура. Лишь тогда, разжав сведенные судорогой пальцы, вскинул правую руку, уперся ей в стену и медленно оттолкнулся от крашеного серой краской металла.

Невидимая сила отпустила его тело. Обмякнув от облегчения, Кобылин шлепнулся спиной о противоположную стенку, сполз по ней и уселся прямо на грязный пол. Обхватив ноги руками, он поднял к потолку уставшее лицо.

— Где ты? — хрипло спросил он. — Где? Нам нужно поговорить. Нужно пообщаться. Ты была права. Я… больше не могу так. Не могу.

Не дождавшись ответа, Кобылин уткнулся лицом в колени и глухо застонал, как раненный зверь. Силы действительно были на исходе. Он чувствовал, как теряет себя. Почти год в дороге, почти год непрерывной охоты и убийств. Он убивал сотни раз. Он умирал сотни раз. И все равно возвращался обратно, чтобы закончить свою работу — как заводной солдатик, которого достают из коробки, чтобы продолжить бесконечную игру.

Сначала это была просто охота. Еще одна. Но потом, когда он умер первый раз, захлебнувшись в Тихом океане неподалеку от Владивостока, все изменилось. Он шагнул за грань, что-то толкнуло его обратно, он вернулся. Но не весь. Какая-то его часть осталась там, в пустоте, о которой у Кобылина не сохранилось никаких воспоминаний. Его хозяйка, а может работодатель, которую он привык называть Смертью, тогда снизошла до него, явившись забрать сущность проклятого кальмара, скрывавшегося недалеко от берега. Она сразу сказала, что лучше не сопротивляться. Нужно просто полностью отдаться во власть той силы, что влечет охотника по всем городам и весям. Потерять себя. Уснуть. Раствориться в ней, перестать быть собой. Перестать быть Кобылиным.