Война никогда не кончается - [70]

Действительно, я не первый день на войне. Я проглотил душившие меня слезы и спокойно повторил приказ комбата.

1959 г.

Свобода выбора

Последняя ночь моей недолгой жизни. Последние минуты. Я хотел успеть попрощаться со всем, что так любил. Даже с тем, что ненавидел.

Там, недалеко, по правую руку, спит невидимое в темноте Море соли. А за ним — горы, с которых по пути в Ханаан спустились мои предки, сыны Израиля. Внизу, у подножия крепости, спит римский лагерь. Только часовые, освещенные факелами, шевелятся между шатрами. Спит ненавистная башня, выросшая до уровня стены на горе. Римляне гибли от наших стрел и упорно возводили ее, чтобы проломить стену и добраться до нас. Завтра они доберутся. Но ни одного еврея они не уведут в рабство.

Я хотел попрощаться с Иудейской пустыней. За три года войны в этой крепости я изучил каждую складку гор, каждую морщину расщелин, по которым зимой бешеные потоки рыжей воды низвергаются к Морю соли. Я даже был уверен в том, что отличал одну ящерицу от другой, что узнавал их, когда из-под камней они выбирались погреться на солнце.

Солнце… Я больше не увижу его. Может быть, Господь наказал меня за то, что я проклинал солнце, когда оно немилосердно жгло меня на стене крепости, когда у меня не было времени вытереть пот, выедавший глаза, мешавший прицелиться в римлянина, взбиравшегося на нашу гору.

Кто знает, за что наказал меня Господь? И можно ли было придумать наказание страшнее этого?

Яир отобрал меня в десятку последних, кто останется в живых в нашей крепости.

Только что мы попрощались с родными, с друзьями, с воинами, с которыми еще в Иерушалаиме плечом к плечу сражались против римлян, а здесь за три года обороны крепости стали роднее родных.

Мы убивали их, стараясь не плакать. Они умирали, стараясь не кричать.

У нас не было другого выхода. Завтра, нет, уже сегодня, — уже бледнеют звезды и над Моавом рождается утро, — римляне из башни проломают стену. Воины могли бы погибнуть в бою. А что будет с нашими женами и детьми? Мы перестали быть рабами, когда Моше вывел наших праотцов из Египта. Мы не хотели, чтобы наши жены и дети снова стали рабами.

Лучше увидеть мою Ципору и маленького Давида мертвыми, чем в римском рабстве.

Я не увидел их мертвыми. Я убивал в соседней пещере. Я не знаю, кто из моих друзей убил Ципору и маленького Давида.

А сейчас Яир убьет меня, и восьмерых моих друзей, и убьет себя.

Яир всегда любил меня. И я любил Яира. Ему нравились мои песни. Странно. Яир — герой. А песни у меня грустные. Песни о войне.

Я хотел сочинять псалмы, как у царя Давида. Но у меня почему-то получались грустные песни о войне. Сочинять я начал только здесь, в крепости.

В бою я умел прятать свой страх. Друзья считали меня смелым. Даже Яир. А из песен проступал мой страх. В песнях я был обнаженный, как новорожденный.

Вот этот короткий римский меч, на котором еще не свернулась кровь евреев, кровь самых близких мне людей, я однажды взял, чтобы доказать самому себе, что я не трус.

Меня потом ругали все, кричали, что я мальчишка, что никому не был нужен этот глупый героизм. Но я знал. Он был нужен мне.

Полгода назад, в такую же предутреннюю пору я тайком спустился по Змеиной тропе в римский лагерь. Я задушил часового. Забрал у него этот меч. Вырезал девять римлян в шатре. Ни один из них не успел проснуться. Я тихо выбрался на Змеиную тропу и поднялся в крепость.

Яир кричал на меня. Но я знал, что в глубине души он гордится моей проделкой.

Сейчас я должен вернуться к нему. Когда римляне ворвутся в крепость, они найдут в ней достаточные запасы воды и пищи. Они заберут наше оружие. Но ни один еврей не попадет к ним в рабство. Ни один.

Мне было невыносимо трудно убивать своих. Яиру будет очень трудно убить меня.

Может быть, я сам? С усилием я воткнул рукоятку римского меча в расщелину между камнями стены. Конец лезвия возле левого соска. Прощай все, что я так любил, что я так ненавидел. Изо всей силы я навалился на меч.

Боже мой, какая адская боль!

Печально, что эта душа вновь обречена претерпеть уже испытанные ею страдания.

Счастье, что в новом теле она не помнит того, что было в прошлой жизни.

У души есть свобода выбора. В ситуации, подобной пережитой в прошлом, в забытом, в неосознанном она не обязательно должна повторить все то, что совершила тогда.

Новый поступок может изменить причинно-следственную цепь.

Душа не всегда обладает всеми шестью степенями свободы. Но даже одной степени вполне достаточно для большой амплитуды колебаний между Добром и Злом. Бесчисленное количество отрезков на этой дуге. У души есть свобода выбора любого из этих отрезков.

Сегодня ровно десять месяцев осады нашей крепости. Сегодня в полдень истекает срок ультиматума, предъявленного полякам.

Вчера с высоты вала я видел, как этот убийца, Богдан Хмельницкий, гарцевал на своем жеребце, подбадривая головорезов. Они убили почти всех евреев в окружающих местечках. Только очень немногим удалось укрыться в нашей крепости или удрать в леса за рекой.

Десять месяцев. Мы обложены со всех сторон. Сколько раз они бросались на штурм, и каждый раз мы отражали их атаки. Каждый раз казаки оставляли у подножия стены горы трупов. Даже сейчас, на исходе зимы, можно задохнуться от смрада. А что было летом!