Война на земле Египта - [42]

. Надо порыться и в исторических источниках: имели ли место прецеденты подобного рода. Когда решится, кто же принес себя в жертву, сын сторожа, пошедший добровольно на фронт, или сын омды, уполномочивший другого занять его место, окончательно прояснится и следующий вопрос, а он неизбежно возникнет в ближайшие дни: кому должны быть выплачены деньги за погибшего — омде или сторожу. Официально эта сумма, весьма значительная, причитается омде. Но и сторож имеет на нее право. Наверно, разумнее всего было бы воззвать к совести омды и предложить ему отдать деньги, или их часть, сторожу. Возможно — поделить сумму пополам. Все случившееся нельзя квалифицировать как преступление и нарушение закона. Ведь вы вправе уполномочить другое лицо голосовать вместо вас на выборах, а участие в выборах — это ли не высокий гражданский долг! Почему же нельзя доверить другому и сражаться вместо вас на войне? Впрочем, все это дело прошлое. Что случилось, того не вернешь. Сейчас нас должно занимать другое — кто получит деньги. И незачем копаться в прошлом. Один человек сослужил другому службу, пролил за него свою кровь. Какое до этого дело правительству? Нам говорят: мол, времена бюрократической рутины кончились, наступила эра свободы. А значит, каждый волен распоряжаться своею жизнью и кровью. И если некто пожертвовал жизнью ради другого, при чем здесь прокуратура? Решите только, кому получать деньги, и считайте: ваш долг исполнен.

Но омда, возразил я маклеру, не отдал землю сторожу и даже прибег к незаконным формам эксплуатации. Предоставил отцу погибшего три феддана на условиях испольщины. Тут маклер с возмущением заявил: это-де неправда от начала и до конца, а лицо, сообщившее мне подобные сведения, интриган и клеветник. Сведения, отвечал я, получены мною в ходе следствия, и их подтвердил сам сторож. Все это происки врагов омды, возопил маклер. Они никак не могут простить ему возвращенье земли и стремятся напакостить всеми возможными способами. В конце концов я отпустил хитроумного маклера, защищавшего не столько омду, сколько себя самого, но его речи о завтрашнем дне и предстоящей выплате денежной компенсации не давали мне покоя. Я не мог собраться с мыслями: ведь выяснить подробно все, что произошло, еще не самое трудное. С делами куда посложнее я столкнусь завтра. Да, очень важно установить, кто же, собственно, воевал, погиб и внес свой вклад в победу. Но главное — решить, кому должны быть возданы почести и уплачены деньги. Вот что мучило меня неотвязно. Все нити дела были в моих руках. Надо было мысленно сплести их в единое целое и зафиксировать все на бумаге. Я снова принялся за документы. Начал со свидетельств о рождении. Только в них и отмечалось единственное совпадение между сыном омды и сыном сторожа: оба родились в один день и в одной деревне. Все прочие документы указывали, что жизнь их шла совершенно разными путями. Сын сторожа преуспевал в учении, но из-за отсутствия средств не мог завершить образования. Сын омды по нескольку лет сидел в одном классе. В анкетах, заполненных для получения удостоверений личности, разные сведения и разные фотографии, на одной — лицо сына омды, на другой — сына сторожа. Различным было и их отношение к военной службе: сын сторожа не подлежал призыву, как единственный сын в семье; сына омды должны были призвать и действительно призвали — в документах значилась дата призыва и подтверждалось, что он явился на призывной пункт и его отправили в Александрию, — об этом свидетельствовал корешок проездного удостоверения с соответствующим номером. Отпечатки пальцев на документах также принадлежали разным людям. Все сходилось. Оставалось лишь добиться признания от омды, а он, по существу, приперт к стенке. Из показаний маклера явствовало: главное действующее лицо во всей этой истории — омда, а маклер — просто его соучастник. Я снова вызвал омду, предъявил ему все собранные мною улики, и старые и новые. Омда не дрогнул и ни в чем не сознался. Пытаясь воздействовать на него, я прибег к последнему средству, приказав арестовать его сына и маклера. Омда бушевал, возмущаясь арестом сына, но упорно отрицал свою виновность. Было ясно: он ждет откуда-то помощи и спасения. Я решил прервать на время следствие и передохнуть после проделанной неимоверно трудной работы в ожидании результатов параллельных расследований, которые проводились по моей просьбе уголовным розыском.

Некоторое время спустя у меня появился сотрудник уголовного розыска, он должен был представить письменный отчет для приобщения его к следственному делу. Но вместо этого он устно доложил: главный, мол, факт подтвердился, сын сторожа был послан в армию вместо сына омды. Что же до остального, он просит меня больше не тратить зря силы на разбирательство, ибо дело все равно не получит дальнейшего хода. Как ему удалось выяснить, у омды сильная поддержка и надежные связи в самых высоких сферах. Что бы мы ни обнаружили, какие бы доказательства ни представили, дело ни в коем случае не будет передано в суд. Его прекратят либо по просьбе истинного отца погибшего, — якобы во имя сохранения в чистоте памяти героя, либо по прямому указанию свыше. Насчет второго варианта сотрудник уголовного розыска оговорился: это-де его личное предположение. Никто ему ничего не говорил, но сам он именно так понимает ситуацию. Я предложил ему все же кратко изложить результаты проведенного им расследования в официальном протоколе, а протокол направить мне через маамура. Я уж сам решу, что предпринять. Когда я поинтересовался, где находится омда, мне сказали: он поехал к себе в деревню отдохнуть, но готов явиться в любое время, машина у него всегда под рукой. В случае необходимости можно ему позвонить.