Война Моря и Суши - [37]

Тот же голос спросил:

— Что, мой мальчик?

— Мама… — пролепетал он.

Он не был уверен, что произнёс это вслух, скорее, подумал.

— Я с тобой, — ответил голос, — всегда с тобой, дитя моё.

— Что-то изменилось, а я не знаю, что… всё не так, — кажется, захныкал Арт.

— Знаешь. Слушай внутренний голос.

Словно растаял миракль, мешавший за внешней мишурой и декорациями разглядеть истинные Колонии. Тончайшие энергетические связи между людьми Моря слабыми паутинками тянулись на поверхность: к внешним базам. В столичном рифе Союз паутина уплотнялась, свиваясь и пересекаясь. Арт сознавал, что этот тугой клубок и есть Главное Управление. Но ещё более мощное скопление пси-энергии находилось рядом, не принадлежало ГУ и осталось неузнанным.

Таинственная хозяйка Жемчужины мира ждала. Арт понял, она ждёт ответа. И ответ нашёлся:

— Каждый второй мутировал, — произнёс, вернее, помыслил аналитик.

— Верно.

— Никто не может объяснить, почему.

— Я могу. Потом.

— Сейчас.

— Хорошо. На кортексе обнаруживаются неизученные участки. У каждого второго младенца. У кого больше, у кого — меньше. Это зоны Икс. Церебральный прогноз сделался бессмысленным. Вот вы и выросли.

— Так уже было.

— Да, так было от начала времён.

— Я?

— Да. И ты тоже.

— Он?

— Да. И он, — твой симбиот.

— Они? — Арт спрашивал обо всех, идущих воевать на поверхность. Голос, говоривший с ним, не нуждался в вербальных посторениях, достаточно подумать.

— Сильные уходят. От своих двойников. Не готовы к слиянию сознаний.

— Он? — снова спросил Арт. У этого «он» другой зрительный образ и родственный набор хромосом: Арт беспокоился о племяннике Сером.

— Сильный. Он ушёл.

— Я уйду?

— Это правильно.

— А я?

— Страдаешь. Твоё место в новом мире. Построишь его сам.

— Все уйдут?

— Уже ушли. Почти.

— Умереть?

— Их выбор.

— Почему? — теперь Арт спрашивал о причинах войны.

— Подобие приведёт к слиянию сознаний. Преждевременно. Подобные чувствуют необходимость удалиться. Ты. Береги всех. Ты — можешь. Ты есть милосердие. Решайся! Ступай же!

Арт просыпался.

«Решайся! Ре-шай-ся! Ре-шай-с-я…»

«А теперь мы вернёмся в колыбель… Решайся! Ты можешь. Решайся!»

Непривычно беспокоил большой палец на правой руке, аналитик вперился в него взглядом, затем, хмыкнув, засунул в рот и тут же знакомые ощущения подтвердили его догадку: во время разговора с Оракулом он, как плод в утробе матери, сосал палец.

Валевский расхохотался: долго, неудержимо, до слёз, до икоты. Он смеялся так, что некоторое время не мог двигаться к выходу, следуя за мелькающими сполохами на полу.

«Мама, роди меня обратно!» — повторял он и переживал очередной приступ смеха.

Откуда-то повеяло озонированным воздухом, аналитик задышал полной грудью, вентилируя лёгкие, и зашагал. Пройти путь по тёмному тоннелю предстояло в полном одиночестве. Бег бледных огоньков завораживал, их ритм гипнотизировал, располагая к размышлениям. Каждые пятьдесят шагов отмечало тихое бряцание невидимых тимпанов, напоминавшее, что путник не оставлен без внимания и находится в контролируемой жилой зоне.

…Собственно, ничего не осталось в памяти, кроме нескольких расплывчатых фраз. Но и разочарования не было. Наоборот, тело радостно трепетало от одного воспоминания о «Жемчужине мира» — таинственном обиталище Оракула, и свидание с неосознанным прошлым, предтечей рождения, теперь вызывало не смех, а умиротворение и примирение с собой.

Светящиеся огоньки вывели его через тёмный зал к выходу. Там Валевского встречал взволнованный Привратник Оракула:

— Это вам, — сказал чиновник, вручая настоящий бумажный лист, глянцевый, с водяными знаками: над гладью моря восходит солнце и летит альбатрос. На листе было отпечатано краткое «ДО ВСТРЕЧИ!»

— Что это?! — спросил ошарашенный Валевский, держа на весу драгоценную бумагу и не зная, как с ней поступить.

— Оракул разрешает посетить его ещё раз, — пояснил чиновник, удивлённый не меньше Валевского. — Очень редкий случай, сэр. Очень редкий. Мне рассказывали, что такое бывает, но на моей памяти вы — первый. Поздравляю.

Через день Арт подал рапорт о командировке на поверхность, в зону боевых действий. А ещё через месяц, понадобившийся на переподготовку, Валевский окунулся в ад самой несправедливой и бесперспективной войны. Войны, где у солдат Колоний было одно желание: выжить. И не было ни ясной цели, ни возвышенного патриотизма, придающего высший смысл кровавой бойне. При удачном раскладе можно было вернуться домой, отделавшись косметической хирургией, при неудачном исходе вместе с ранением рисковали подхватить одну из многочисленных зараз внешнего мира, к которым подводники за двести лет в стерильной атмосфере рифов потеряли иммунитет.

Он уходил на поверхность, практически сжигая за собой мосты.

Лена, узнав о его решении, зашлась в истерике и отключила канал связи.

Инсуб поиграл желваками, глаза его словно остекленели, и этими невидящими глазами друг смотрел мимо Валевского, куда-то в угол, словно перед ним не человек, а нежить.

— Я знал и боялся этого… — выдавил Марк. Уходишь в инферно, а это оправданно лишь в том случае, когда у тебя не остаётся выбора…

— Я ухожу туда, где сейчас решается судьба всей планеты, Марк. Называй мой выбор как хочешь. Признаюсь, меня всё время щекочет вопрос: почему ты даже не помышлял о том, чтобы быть полезным Армии Моря? Ты, высококлассный инженер? Может, ребята гибнут именно потому, что слишком мало челов с индексом, как у тебя, изволят участвовать в этой войне?