Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую - [272]

.

Мудрый и опытный министр иностранных дел Италии Сан-Джулиано проводил июль на курорте Фьюджи-Фонте в горах к югу от Рима, тщетно пытаясь вылечить изнуряющую его подагру. (Местные воды были знамениты своей способностью лечить также камни в почках и получили похвальный отзыв от Микеланджело, который сказал, что они помогли ему избавиться от «камня единственного вида, который я не мог любить».) Посол Германии в Италии навестил там Сан-Джулиано 24 июля, чтобы передать ему подробности ультиматума. Несмотря на значительный нажим со стороны и Германии, и Австро-Венгрии, Сан-Джулиано занял и тогда, и в последующие недели такую позицию: Италия не обязана вступать в какую-либо войну, которая не является однозначно оборонительной, но может принять решение вступить в нее при определенных обстоятельствах – в частности, при предложении ей территории, на которой проживает италоговорящее население в Австро-Венгрии. И если Австро-Венгрия получает выгоду на Балканах, то Италии тоже нужна будет компенсация. 2 августа правительство Австро-Венгрии, которое грубо назвало итальянцев ненадежными кроликами, неохотно поддалось на давление со стороны Германии и сделало неопределенное предложение территориальной компенсации, не включая, однако, сюда никаких территорий самой Австро-Венгрии, и то только в случае вступления Италии в войну. На следующий день Италия заявила, что останется нейтральной[1726].

В Великобритании в ту последнюю июльскую неделю общественное мнение тоже разделилось, причем сильное радикальное крыло Либеральной партии и Лейбористская партия выступали против войны. Когда днем в понедельник, 27 июля, состоялось заседание кабинета министров, выявился раскол. Грей, увиливая, не предлагал никакого четкого плана действий. С одной стороны, сказал он, если Великобритания не присоединится к Франции и России, «мы, естественно, навсегда лишимся их доверия, и Германия почти наверняка нападет на Францию, когда Россия будет проводить мобилизацию. Если, с другой стороны, мы скажем, что мы готовы связать свою судьбу с Антантой, Россия немедленно нападет на Австрию. Следовательно, наше влияние на сохранение мира зависит от нашей явной нерешительности. Италия, нечестная как всегда, отрекается от своих обязательств Тройственному союзу на том основании, что Австрия не проконсультировалась с ней, прежде чем выдвигать ультиматум»[1727].

После заседания Ллойд Джордж – влиятельный канцлер казначейства, который все еще находился в лагере тех, кто хотел мира, – сказал одному своему другу, что, «в первую очередь, не могло быть и речи о том, чтобы мы приняли участие в какой-либо войне. Не было ни одного министра, который высказался бы за»[1728].

По другую сторону Ла-Манша некоторые из тех, кто принимал решения и раньше проявлял воинственность, теперь засомневались. Вернувшийся в Берлин 27 июля кайзер теперь думал, что ответ сербов на ультиматум приемлем. Военный министр Фалькенхайн написал в своем дневнике: «Он выступает с путаными заявлениями. Единственное, что становится ясно: он больше не хочет войны, даже если это означает, что мы подведем Австро-Венгрию. Я подчеркиваю, что он уже не контролирует ситуацию»[1729]. Царь послал Сазонову записку с предложением, чтобы Россия объединила свои силы с Францией и Великобританией и, быть может, Германией и Италией ради попытки сохранения мира путем убеждения Австро-Венгрии и Сербии вынести свой спор на решение Постоянного третейского суда в Гааге: «Возможно, есть еще время до начала роковых событий»[1730]. Сазонов также взял на себя ответственность провести прямые переговоры с Австро-Венгрией, и из Берлина Бетман посоветовал союзнице Германии принять в них участие, видимо больше для того, чтобы иметь возможность свалить вину на Россию в глазах общественного мнения внутри Двойственного альянса, а не ради мира.

И хотя кайзер и, возможно, Бетман продолжали хвататься за соломинки, вращаясь в вихрях сильных течений, преобладающим настроением среди германского руководства на этот момент была неизбежность войны. Они также убеждали себя, что Германия – невиновная сторона. 28 июля Мольтке написал беспощадный меморандум, в котором говорилось, что Россия будет обязана провести мобилизацию, когда Австро-Венгрия нападет на Сербию, а Германия тогда будет обязана прийти на помощь своему союзнику, проведя собственную мобилизацию. Россия ответит нападением на Германию, и в конфликт вступит Франция. «Таким образом, франко-русский союз, который столь часто превозносится как исключительно оборонительный договор, созданный лишь для того, чтобы противостоять агрессивным планам Германии, придет в действие, и начнется взаимная бойня цивилизованных народов Европы»[1731]. Переговоры между Россией и Австро-Венгрией начались 27 июля лишь для того, чтобы прерваться на следующий день, когда Австро-Венгрия под нажимом Германии быстро объявила Сербии войну[1732].

Объявление Австро-Венгрией войны Сербии было бы забавным, если бы оно не имело столь трагических последствий. Так как Берхтольд мелодраматично закрыл свое посольство в Белграде, он был в растерянности: как передать весть об этом в Сербию? Германия отказалась быть его эмиссаром, так как все еще пыталась создать впечатление, что ничего не знала о планах Австро-Венгрии, так что Берхтольд прибегнул к отправке незашифрованной телеграммы Пашичу – это был первый раз, когда война объявлялась таким образом. Подозревая, что кто-нибудь в Вене может попытаться обманом заставить Сербию напасть первой, премьер-министр Сербии отказывался верить этой телеграмме до тех пор, пока не пришло подтверждение из сербских посольств в Санкт-Петербурге, Лондоне и Париже