Война. Истерли Холл - [12]

Одно окно кабинета выходило на другую стену дома, а другое располагалось во фронтальной его части. Облака сгущались. Неужели выпадет еще больше снега? Не задержит ли он Теда и его такси? Не станет ли из-за этого еще сложнее разбить чертов лагерь во Франции, стоя в траншеях, вырытых там повсюду? Он должен поторопиться.

Он достал из кармана клочок бумаги с цифрами, который мисс Вейнтон, их любимая гувернантка и подруга их покойной матери, дала ему в день перед его отъездом в Оксфордский университет. Она велела хранить его в надежном тайном месте. Это был последний раз, когда он видел ее живой. Но ему сейчас не стоит думать о Вейни. Он должен кое-что сделать.

Он обошел два массивных кресла из одного гарнитура, стоящих у камина, в который был засыпан лучший уголь Оулд Мод, но который не был зажжен. Оберон снял написанную маслом картину с изображением Лондонского моста, висевшую с правой стороны от камина, за которой был скрыт сейф. Он ввел нужную комбинацию, надеясь, что она осталась прежней. Раздался щелчок, потом еще два, и сейф был отперт. Он нажал на латунный рычажок и начал открывать дверцу. Оберон понял, что задержал дыхание. Он заставил себя втянуть воздух, потом выдохнуть, потом снова вдохнуть. Он унял дрожание в руках и достал стопку бумаг, затем отнес их к столу и отодвинул в сторону промокательную бумагу, освобождая себе место.

Он вернулся к сейфу и надавил на правый угол задней стенки. Он опустил ее. За ней лежало еще множество бумаг. Он отнес их к столу и положил рядом с остальными. Его руки тряслись. Он сделал еще один глубокий вдох, пытаясь взять себя в руки. Это было как подниматься из траншеи, увязая в песке, навстречу грохочущим орудиям. Он взял несколько сложенных вдвое договоров на тонкой бумаге и отложил их в сторону. Это было не то, что ему нужно.

Снаружи хлопьями валил снег; из-за этого в комнате было темно. Впрочем, для него света было достаточно. Он перебирал документы. Хоть бы он не унес его в какое-нибудь другое свое тайное хранилище. Он видел письмо на столе во время последнего избиения – за то, что позволил пастору и семье Форбс выкупить дома на ферме Фроггетта – последние частные владения в деревне шахтеров. Он видел и письмо, и название фирмы в заголовке, но это не представляло для него никакого интереса до тех пор, пока не началась война. Теперь в нем таилась возможность обеспечить надежное будущее для него и Вероники, а также благополучие всем, кого держал под ногтем этот человек, особенно шахтерам.

Он дошел до конца стопки. Черт. Его здесь не было. Здесь были только бухгалтерские бумаги по кирпичному заводу Лидса, сталелитейным производствам, шахтам, договоры на вооружение и обмундирование, которые, вероятно, были легитимными, но в данный момент ему неинтересны. Он развернулся, чтобы еще раз осмотреть сейф. Может, он что-нибудь там оставил? Нет. Он потер руками лицо. Думай. Думай.

Он заставил себя начать заново, медленно, медленно переворачивая каждый документ из стопки «просмотренное». И – вот оно, в самой середине стопки, письмо с адресом немецкой фабрики, а вот и еще одно, более свежее, датированное 5 августа 1914 года. Как он их пропустил? Он поднял их к окну и посмотрел на свет, который уже угасал. Он быстро прочел текст письма, составленный на ломаном английском. Он вернул в стопку более раннее письмо, а другое положил на промокашку. В нем стояло название немецкой компании, а также еще одной конторы в порту Роттердама. Он увидел знакомые слова – «ацетон» и «кордит», – этого было недостаточно, чтобы уничтожить его отца, но это было хорошее начало.

Он сел за стол и начал писать письмо Веронике, выдирая из блокнота листы промокашки и разрезая их на тонкие полосы, чтобы ничего нельзя было прочесть. Он сжег эти полоски в металлической урне. Он положил свое письмо, а также последнее из немецкой фирмы в конверт и запечатал его воском. Как мелодраматично. Но оно должно быть открыто, только если он погибнет или окончательно сойдет с ума, что теперь казалось вполне вероятным. Он рассмеялся. Надо было быть безумцем, чтобы предпочесть северную Францию Англии.

Он положил все остальное на место – так, как и было, – закрыл сейф, повесил на место картину и положил конверт в карман своей формы. Он вернулся к двери тем же путем, отпер ее и выскользнул в коридор. Его трясло, но это могло быть и не связано с мыслями об отце; это было то, что стало случаться с ним с монотонной регулярностью. Его успокаивало, что и Джек иногда трясся, когда они писали письма с соболезнованиями в землянке при свете свечи.

Одной из вещей, которые очень раздражали на передовой, было отсутствие банок, куда можно было бы воткнуть чертовы свечи. Капитан Оберона, Алан Бриджес, также сожалел, что снаряжение было таким ограниченным. «Стекло так легко бьется в эти дни», – говорил он, ворча на немецкую артиллерию, которая обычно очень грамотно выбирала позицию и сотрясала землю вокруг них, из-за чего банки со свечами разбивались и погружали их в полную темноту. «Матушке не понравится весь этот беспорядок», – и это было смешно, действительно и по-настоящему смешно, каждый раз, когда он говорил это.