Война и люди (Семнадцать месяцев с дроздовцами) - [6]

Мы подъехали к одноэтажному домику с задранной с одной стороны крышей.

- Не изба - конура собачья!..- Филатов досадливо махнул рукой.- Не жизнь,- с жизнью и примириться можно,- жистянка! - И, соскочив с подводы, он вскинул на плечи два вещевых мешка.

- Извольте видеть, своих вещей мало! Ладин еще осчастливил. Один чудаком, другой - дураком. Черт!..

На дворе возле колодца толпились солдаты. Нартов, произведенный в ефрейторы, распоряжался:

- По очереди! Подходи по очереди!

Он держал перед собой деревянное ведро, обгрызанное с краев лошадиными зубами. Солдаты, не отрываясь, пили медленно, как лошади...

Над дверью хаты висела ржавая подкова. О ступени, крытые пестрым ковриком, терлась желтая собачонка. Собачонка скалила зубы.

- А ну, хозяйка, гостей встречай-ка! - крикнул Филатов, вместе со мною входя в избу.

Через пять минут 1-е отделение уже сидело за столом и пило парное молоко.

- Рожа у хозяйки - овечья, да ничего: душа зато - человечья! Еще, господин прапорщик? Солдаты гоготали.

* * *

За окном проходил полк. За подводами, низко по земле ползло облако пыли. Лес штыков, золотой от солнца, был част и ровен.

- Господин прапорщик, взгляните только, как четвертый батальон растянулся! - сказал Нартов, вытирая молоко с безусых, растрескавшихся под ветром губ.- Взгляните, мешки с сахаром, и еще - мешки.

- А что? На Украине ведь воюем! - Свечников тоже обернулся к окну.- А вот и апостол! - Он засмеялся.- Смотрите, непротивленца ведут.

За кухнями, на подводе с арестованными, без винтовки и в распоясанной шинели, сидел вольноопределяющийся Ладин. Он смотрел в небо, свесив ноги с подводы.

- Вещевой бы мешок ему снесть. Как-никак, ведь пятый день под арестом. Умыться, или что...

Солдаты взглянули на Филатова и, в ожидании очередной шутки, уже приготовились засмеяться. Но Филатов упрямо замолчал.

Стало тихо. Лишь только один стакан звякал о горшок. Это Свечников опять уже наливал себе молоко.

* * *

Было утро... Я сидел на лавке и чинил распоровшийся подсумок. На улице, за открытым окном, гулял петух. Водил за собой трех кур с мохнатыми, как в штанах, лапами. Солдаты дразнили желтую собачонку. Она хватала их за ноги и злобно грызла сапоги.

- Олимпиада Ивановна, ну чего ж печалиться! - сказал я хозяйке, которая, охая и вздыхая, ходила по комнате.- Отнесете часы в починку, и дело с концом.

В первый же день нашей стоянки в Белополье мы с прапорщиком Морозовым узнали от Олимпиады Ивановны историю всей ее жизни. Радуясь новым людям, Олимпиада Ивановна рассказала нам и про своего мужа, расстрелянного каким-то проходившим через город атаманом, и про часы, подаренные мужу в день его 25-летней службы училищным сторожем, и даже про Наташку, девочку свояченицы, что помогала ей, теперь одинокой, по хозяйству.

- А знаешь, старуха на границе помешательства... Вот они - осколки быта,- сказал прапорщик Морозов после беседы с хозяйкой, уходя к себе во взвод - Видел, как она часы покойника гладит? А сколько... черепков этих.

- Склеим, прапорщик.

- Не всё, брат, клеится, вот что!..

Когда я вернулся к себе в халупу, Олимпиада Ивановна была на кухне Над открытым комодом в ее комнате стоял Свечников.

- Вы что это тут?

Свечников вздрогнул и быстро зажал в кулаке часы Никифора Степаныча.

- Добровольцев, сволочь, позорить! - И, схватив часы за цепочку, я рванул их. Цепочка порвалась, а часы, упав на пол, брызнули на коврик разбитыми стеклышками.

И вот уже второй день аккуратно собранные стеклышки лежали на комоде. Часы не шли...

* * *

...Желтая собачонка за окном жалобно повизгивала. Кто-то дал ей сапогом под живот. Потом солдаты расступились,- очевидно, пропуская офицера.

- Олимпиада Ивановна, а есть у вас в городе часовщик? - вошел в комнату прапорщик Морозов.

- А как же, служивый! Есть, как же!.. Зелихман. На Торговой живет.

Прапорщик Морозов вынул бумажник.

Когда Олимпиада Ивановна побежала к Зелихману, мы подошли к окну.

- Выйдем, что ли?

- Эй, крупа! - кричали веселые кавалеристы, колоннами проезжая по улице.- Расступитесь! Конница идет!

- Мой ход. Мой! - горячился Свечников.

- Не зазнавайся! Валет, брат, что подпоручик, дамских боится ручек... Ход твой, да взятка моя.

Свечников проигрывал.

Прапорщик Морозов размазывал ногой жидкую грязь, нанесенную в комнату сапогами. "И откуда грязь? - думал я.- На дворе жара... земля растрескалась..."

- А дома ли тетка Лимпиада? - вдруг услыхал я чей-то тонкий, в гул солдатского смеха забежавший голосок.

На пороге стояла девочка. На ней было розовое - как весенняя черешня платье. Коротенькая косичка не свисала вниз, а стояла на макушке, как опрокинутый вверх точкой восклицательный знак.

- Наташка! - догадался прапорщик Морозов и ласково улыбнулся.

- К Олимпиаде Ивановне, милая?

- К тетке.

- А ее нет!

Минутку девочка молчала.

- А у нас на дворе тоже солдаты!..

- Ну и сказала! По существу! - засмеялся Филатов, взглянув на нее из-за развернутых веером карт.- Из пулемета да бомбой! - ни в село ни в город,- ни в бровь ни в глаз!

- Только наши с лошадьми. Конные наши... Ну и крику!

- Кто ж, Наташка, кричит? Солдаты?