Война - [14]

А вечерами нельзя было выходить иначе как по нескольку человек и с заряженными винтовками, так как эти же люди из-за темных углов стреляли в нас как по воробьям.

Дни же наши проходили за тяжелой работой. Надо было снимать с кораблей тяжелые орудия, надо было перетаскивать их на берег, ставить на платформы формируемого бронепоезда. Надо было таскать тяжеленные ящики со снарядами, обшивать стальными листами паровоз, перестраивать вагоны на казармы, в которых мы должны были жить. Работы было много, и мы спешили, желая как можно скорее выйти на фронт. Командир Гулыга оказался опытным и энергичным человеком, и в несколько недель мы сформировали-таки порядочный бронепоезд. Паровоз был непроницаем для пуль, так же как и три боевые площадки, хотя даже трехдюймовый снаряд мог, конечно, пробить нашу броню, как яйцо. Но и тому мы были рады. Устроили себе и казармы, переделав частью вагоны третьего класса, частью товарные. Была даже столовая и кухня в одном вагоне.

Настал наконец день нашего выхода на фронт. Собрались мы все в столовой к устроенному парадному завтраку. Командир только что поднял рюмку водки за наши успехи, как раздался страшный грохот, и крыша столовой продавилась под тяжестью огромного камня, столкнутого большевиками с обрыва, бывшего над нами. Многих придавило, многие были только оцарапаны, но и кухня, и столовая были разбиты вдребезги. Это задержало наш отъезд. Проработали мы еще пару недель, починили, как могли, наши вагоны и собрались вновь отпраздновать наш отъезд, но этому не суждено было быть.

Накануне командир собрал нас в столовой и сказал нам: «Господа, положение на фронте таково, что нам немедленно надо уходить. Большевики прорвали фронт, и если мы не успеем проскочить Джанкой, то придется возвращаться назад. Нам приказано идти в Керчь».

Через несколько часов, подняв давление в паровозе, мы вышли на север. Шли всю ночь, никто не спал. К утру стали встречать наши отступающие части. Иные нас приветствовали, иные ругательски ругали: «Поздно собрались. Как бой, так этих броневиков и не видно. Или к красным спешите?»

Чем больше на север, тем больше встречалось раненых. Многие просились к нам, не отдавая себе, видно, отчета, что мы идем в противоположном направлении. Наконец, стала слышна и стрельба, сначала орудийная, а потом и ружейная. И вот мы подошли почти к самому Джанкою. Надо было, перейдя мост, сделать маневр, перейти на пути, идущие в Керчь. Это была наша первая встреча с красными. Увидев наш поезд, они открыли по нам огонь из нескольких орудий; мы отвечали. Но наши морские и дальнобойные пушки быстро с ними справились, и их батарея замолчала. Сделав нужный маневр, мы вышли на керченский путь и, отойдя на расстояние, не доступное красной артиллерии, открыли по их пехоте огонь. Я был назначен на этом поезде мотоциклистом и вторым номером при орудии. (Второй номер выдергивает из гранат шпонку тотчас перед его вставлением в магазин орудия.)

У орудия меня было легко заменить, и командир послал меня в Джанкой сообщить отступающим частям, что мы идем в Керчь и можем взять с собою раненых и больных. Надо было разыскать кого-либо из старших офицеров, чтобы исполнить это поручение.

Пока на людях, пока с товарищами — еще и не так страшно. Но сесть одному на стрекочущий, издалека видный мотоцикл и поехать на нем туда, откуда люди уходят, потому что там плохо, — очень страшно. И вот стали приходить к нам не только раненые, могущие еще ходить, но и много совершенно здоровых людей, желающих тоже попасть в Керчь: кто по боязни не попасть на пароход в Севастополе, кто с желанием продолжать в Керчи то, что не удалось на Сивашах. Набрав сколько можно было солдат и офицеров, мы к вечеру пришли в Керчь.

Прорвав наш фронт на Сивашах, большевики заняли весь Крым до Акманайского фронта. Фронт этот пересекал Крымский полуостров от Азовского моря до Черного в самом узком его месте: кажется, длина была верст двадцать, не больше. На этом фронте мы простояли ровно 52 дня.

В Крыму большевики беспощадно расправились с теми, кто не успел эвакуироваться. Не щадили даже и ни в чем не повинное местное население. Мои же родители и сестры смогли попасть на английский дредноут и были вывезены в Новороссийск. Как я потом узнал от них, произошло это в самую последнюю минуту. В Новороссийске они встретились с дядей Левой, имевшим деньги, и сняли в местечке Хако или Мысхако небольшой домик.

Прибыв в Керчь, часть поезда немедленно вернулась на фронт, а часть его осталась на керченской станции, бывшей в четырех верстах от города. Надо было пополнить наше вооружение и закончить кое-какие работы. Я был оставлен при этой части поезда, как мотоциклист, для связи с городом и самим поездом. Боев на фронте не было, его срочно укрепляла пехота, устанавливали свои батареи артиллеристы. Несколько раз я с удовольствием ездил туда по разным поручениям. Было совершенно тихо, погода прекрасная, и поездки эти на мотоцикле были одним удовольствием.

Как-то раз со мною решил поехать даже сам командующий фронтом генерал Шиллинг. Но доехав до нашего поезда, он отказался ехать обратно: «Весь зад в кровь расшиб! Хоть пять подушек привяжи, из тебя всю душу вытрясет!»