Вой лишенного, или Разорвать кольцо судьбы - [52]

Ири несколько раз заставала Гарью за этим занятием, и все время удивлялась. Нянька часто повторяла девушке: "Лураса тебя не слышит", — когда видела, что Таирия тихонько что-то рассказывает тетушке, и в тоже время изо дня в день делала это сама.

Кому-то подобное могло показаться забавным, но не Ири, которая прекрасно знала, насколько глубока привязанность женщины к своей молочной дочери.

Иногда Таирии казалось, что связь между Гарьей и Лурасой, и ее собственные отношения с тетушкой — это разные стороны одной и той же монеты, на каждой из сторон которой изображены мать и дочь. Только, если в одном случае слезы льет дева потерявшая женщину, давшую ей жизнь, то в другом — родившая оплакивает потерю своего дитя, а это, по мнению девушки, гораздо более трагично.

Уже подойдя к двери и приготовившись толкнуть ее, чтобы освободить себе проход, Таирия замерла, не веря самой себе и собственному слуху.

— Пойми же, я не мог по-другому, — долетели до девушки слова отца, и резкий ответ Гарьи: "Мог, но не захотел".

Ошеломленная Ири застыла на месте, не в силах пошевелиться. Она не хотела подслушивать, не собиралась, но и не могла заставить себя отойти, словно дерево пустившее корни глубоко в землю привязанная к месту.

— Что ты знаешь, женщина, чтобы судить меня? Ты не была на моем месте, — отрезал вейнгар, не желая признавать правоту слов сестринской кормилицы. — Я бы лишился всего. Всей жизни! Остался прозябать в роли советника и прислужника. Я — рожденный, чтобы править! А он… Он, появившийся непонятно от кого, приблудок Лурасы…

Таирия вздрогнула, услышав стук перевернувшегося кресла. От обличительной речи отца ее руки покрылись мурашками, а сердце предательски сжалось, жаждая и одновременно боясь услышать продолжение.

— Ты столько лет смотришь на меня волком, беспрестанно обвиняя, а может и не я виновен? Может отца нужно винить? Твоего обожаемого Кэмарна? Он же не говорил мне. Столько лет не говорил. Скрывал свои планы, утверждая мою веру в себя, в решенное будущее! Молчал, пока этот рос на моих глазах, чтобы отнять принадлежащее по праву!

Вейнгар сорвался на крик, и еще что-то слетело со своего места, с дребезжащим звоном приземлившись на пол.

— Поставь на место и не кричи. Ты уже давно не капризный ребенок, — велела Матерну Гарья, поразив Ири до самых глубин.

Чтобы кто-то так разговаривал с ее отцом? Нечто невообразимое, и оттого еще более пугающее, рождающее в душе скребущее чувство ожидания скорого возмездия — воздаяния за протест. Девушка испугалась за няньку.

Таирия ни разу в жизни не слышала, чтобы они сказали друг другу нечто большее, чем обязательное приветствие прислуги и благосклонный ответ правителя. Только это на протяжении многих лет, а сейчас такое!

Ири не знала, что думать. Как понять и расценить услышанное? Неужели есть кто-то, кто способен противоречить ее отцу? Неужто Гарья имеет какое-то влияние на него? И почему тогда молчала все это время, безропотно снося его издевательства над сестрой и дочерью?

— Да как ты смеешь?! — последовал возмущенный рык, заставивший девушку попятиться к выходу.

— Смею. Я растила тебя, качала, одевала, кормила, так же как и ее. Потому смею, — в голосе старой женщины звучали неприкрытая жалость и скорбь. — Ты предал себя самого, Матерн, своего отца и сестру, изменил Тэле. Так какой ты после этого правитель? Задумайся! Только трус, вор и несущий горькую смерть на радость Аргерду, — прозвучал приговор Гарьи, вслед за которым раздался яростный рык вейнгара.

— Ты!..

Внутренности Таирии скрутило в тугой комок страха, и девушка приготовилась ворваться в комнату, чтобы встать между отцом и нянькой — и последствия не важны — когда услышала слабый, сиплый и едва разбираемый совет тетушки: "Оставь его, Гарья. Матерн ошибся. Он еще раскается, поймет".

От звука этого голоса колени Ири подогнулись, и с тихим стоном девушка осела на пол.

Лураса очнулась, а для Таирии мир померк. Дочь вейнгара провалилась в черные объятья беспамятства, с радостью принявшего ее в кольцо своих призрачных, обещающих успокоение, рук.

* * *

С некоторым беспокойством Антаргин пристально наблюдал за сыном. На лице Лутарга недоверие сменялось непониманием, смятение перерастало в надежду, затем появлялось сомнение и так по кругу. Молодой человек оказался настолько выбит из колеи, что привычные самообладание и маска бесстрастия покинули его, позволяя Перворожденному считывать вереницу эмоций прямо с лица, не заглядывая в мысли. Антаргин видел, насколько тяжело дается сыну принятие всего узнанного, как борется в нем желание признать и страх ошибиться, как разрывают Лутарга колебания чаш весов, где на одной стороне тянет вниз выработанная с годами подозрительность, а на другой — прилагает усилия стремление обрести семью, и еще один остро заточенный шип вонзился в сердце мужчины.

Его мальчик был одинок, долгие годы беспросветно одинок, не имея даже дружеской руки, чтобы опереться и позаимствовать сил на борьбу с очередным жестоким ударом судьбы. Страшно и горько всегда и во всех перипетиях, преподносимых запутанными тропами жизненных дорог, оставаться одному.