Вот в чем фокус - [8]

А недавно, когда его снимали, было собрание, председательствующий спрашивает: «Кто хочет выступить?» Мысленно отвечаю ему: «Только не я», а вслух гово­рю: «Прошу слова». Пока иду к трибуне, перебираю, сколько хорошего помню о директоре, поэтому с три­буны так прямо и говорю: «Тут вышестоящие органи­зации подняли вопрос о пребывании Демьяна Прокофьича на посту директора. Давно пора...» Вот так, доктор, что скажете?

—   Ваша болезнь...— доктор помедлил.— Она неиз­лечима. Извините. Ей-богу, не хотел говорить вам прав­ды. Еще когда рот открывал, был уверен, что посове­тую контрастный душ. Видимо, от вас заразился,— по­шутил он,— С вас... Отлично помню: пока слушал — собирался пять попросить, и вот... с вас четвертной, и мы в расчете.

—   Пожалуйста, пожалуйста... Еще когда в поликли­нику входил, сказал себе: дашь ему, ухогорлоносу, сколь­ко скажет. Прошу...— Посетитель припечатал к столу металлический рубль и направился к дверям.— Так и знал, что неизлечима...

Доктор побагровел. Схватил металлический кружок, размахнулся, собираясь запустить им в спину посетите­ля... но положил в карман.

Часом позже его недавний пациент, сидя в прогу­лочной лодке, налегал на весла, выгребая к середине городского пруда, и при этом говорил хорошенькой де­вушке, расположившейся на корме:

—   Когда женился, был непоколебимо уверен, что от­ныне другие женщины для меня не существуют... И вот...

Хорошенькая девушка щурилась от солнечной ряби и понимающе кивала: ещё полчаса назад она была уве­рена, что идет на работу.

У нас в доме все люди как люди, и всё у нас есть, потому что мы всегда друг другу до получки одалжи­ваем. Только у Загогулина все не как у людей. Не­устроенный какой-то и невезучий. И образование-то у него — три класса, четвертый — коридор. И профес­сии-то у него нет — то пивом торгует, то арбузами, то бутылки принимает, то клюкву сдает. И «Волга»-то у него старая, и дача-то у него у чертей на куличках — в Крыму. И дети непутевые. Сперва в обычной школе учились, потом их в спецшколу перевели, для умственно отсталых. Но и там не прижились: отец их в другую спецшколу перевел, тоже для умственно, но одаренных. Нет, в общем-то не безнадежные ребятишки: старшень­кий уже выучился латинскими буквами в лифте писать. А младшенький — человек большой мечты. Я его как-то спросил:

—   Куда после школы собираешься? Кем будешь?

Он по «дипломату» постучал, в котором букварь тре­тий год носит:

—   Им вот буду. Забыл, как называется. Который в других странах живет.

А жену Загогулина вообще не видим: как коль­ца надела, так дома и сидит. Снять жалко, а выйти страшно.

А сам — во двор въедет, «Волгу» в гараж поставит, сумку набитую тащит — лица на нем нет. Одна рожа. Так его жалко!

Как-то волок он сумку, а она перед подъездом и лоп­ни. И вся ерунда, что в нее затолкана была, посы­палась: и вырезка, и севрюга, и колбаса твердая, и кра­бы, и шпроты, и рябина на коньяке. Говорю же — не­везучий. Сел он на ступеньку, сидит, грусть на лице неописуемая. Я подошел, предлагаю:

—   Вам помочь? Я имею в виду — дотащить?

Глянул он на меня мрачно. Говорит:

—   Дотащить я и сам дотащу. Но ведь еще и сож­рать надо...

А дача эта крымская? У нас, у кого участки в са­дах,— что за проблема: сел в электричку — через час-два на месте. А ему в аэропорт да потом из Симфе­рополя до побережья добираться. А еще билет достань — летом. И так каждую субботу. С ума сойдешь!

Я его как-то встретил вечером в воскресенье — с дачи он прилетел. Распаренный, злой.

—   Безобразие!— говорит.— Не знаете, куда напи­сать, чтобы на самолет проездные билеты продавали?

Я говорю:

—   Может, вам до получки одолжить? Если мы всем домом сложимся — вам на недельку хватит.

Он так разволновался, прямо побелел. Но ничего не ответил. Гордый. Так его жалко. Всем домом му­чаемся: как помочь человеку, чтобы жил, как все?

Встретил я на улице одного знакомого, поздоровал­ся, хотел мимо пройти. Не то чтобы я его недолюб­ливал, но очень уж он деловой, всегда найдет просьбу. И действительно:

—   Старик! Как хорошо, что встретил. Я же тебя ищу! Но сначала поздравь: сын родился!

—   Поздравляю.

—   Нет, по такому случаю мы с тобой должны при­нять!

Затащил меня в павильон, где шампанское на раз­лив. Подняли мы по бокалу. Он говорит:

—   Читаю, читаю тебя. Растешь.

—   Чего там,— смутился я. А сам думаю: что же это за просьба, если не сразу приступает? Не дай бог, попросит фельетон написать против каких-нибудь своих врагов. У него почему-то вечно вокруг враги.

Он говорит:

—   У меня к тебе будет просьба: моего Вовку по ли­тературе подтянуть. Порепетировать перед аттестатом зрелости, а потом — перед вузом.

—   А кто это — Вовка?

—   Как кто? А за кого мы сейчас пили? Сын! Вов­кой назвали.

—   Позволь... Так это же через семнадцать лет бу­дет?!

—   Старичок,— говорит он,— а в какое время жи­вем? Писатель, а не чуешь. Сейчас главное — дальний прицел. Присмотрел я Вовке вуз в столице. Какой, пока не скажу, чтоб не сглазить. Но дико престижный. Так что, сам понимаешь, и аттестат нужен будь здоров, и подготовка. По иностранному и истории я уже репе­титоров нашел. Перспективные мужики. Кандидаты наук. А к тому времени наверняка докторами станут. Сейчас пробиваю Вовку в теннисную секцию. Ох, труд­ное дело. Но надо: в этом вузе теннис — обязательно. Престижный спорт. Теннис и горные лыжи. Есть тут на примете один мастер. Договорились, когда закончит карьеру, свои австрийские лыжи для Вовки продаст. Ну, а насчет тебя как?