Вот тако-о-ой! - [83]

Он сидел и глядел вниз на свои руки, сложенные на коленях, красивые, сильные руки без мозолей и шрамов. Внезапно, без всякой видимой на то причины, ему вспомнились другие руки – руки его матери, с изуродованными, выступающими суставами, с потрескавшейся, загрубелой кожей, выразительные руки, – на них написана вся история ее жизни. Рубцы? Да, они у нее были.

– Послушайте, Даллас. А если бы я вернулся к Голлису и Спрагу и начал все сначала? Я смог бы сделать это, если как следует подумать.

– Нет, не делайте этого.

Глава двадцатая

Генерал Гоге и Ральф Пуль пробыли в Чикаго одну ночь и часть дня. Дирк их не видел, и ему предстояло встретиться с ними в тот вечер у Паулы на обеде. Ему было любопытно познакомиться с Пулем, генералом же он, собственно, мало интересовался. С тревогой в душе, чувствуя себя несчастным, томимый желанием увидеть Даллас (Дирк с горечью сознавался себе в этом), он ввалился в ее студию в неурочный час, почти тотчас после ленча, и еще издали, входя, услышал веселые голоса и смех. И отчего она не могла хоть на минутку быть одна и работать без этого базара вокруг?

Даллас в испачканном переднике и стоптанных домашних туфлях болтала с двумя беглецами от чикагского общества – генералом Эмилем Гоге и Ральфом Пулем! Все трое, по-видимому, очень веселились. Она познакомила Дирка со своими гостями с таким видом, словно их присутствие здесь было естественным и его следовало ожидать. Так оно и было. Она никогда не упоминала об этих людях в разговоре с Дирком и теперь.

– Дирк де Ионг! Генерал Эмиль Гоге. Мы были вместе в походе во Франции. Ральф Пуль. И с ним мы старые товарищи по походам, не правда ли, Ральф?

Генерал Эмиль Гоге поклонился самым церемонным образом, но в глазах у него прыгали лукавые огоньки. Он был, видимо, в отличном настроении. Хмурое лицо Ральфа Пуля вдруг осветилось и совсем преобразилось от выражения радостного изумления. Он шагнул к Дирку, стиснул ему руку.

– Дирк де Ионг! Нет, каково! А вы-то меня не знаете? Я – Ральф Пуль!

– Мне бы следовало вас знать, – сказал Дирк.

– О, я хотел сказать: я знал вас, когда вы были совсем мальчуганом. Вы сын Селины. Не так ли? Моей Селины! Я поеду повидать ее сегодня днем. Желание встретиться с ней – одна из причин моего приезда сюда. Нет, я ведь…

Он смеялся, говорил взволнованно и торопливо, был похож на мальчика.

Даллас, оживленная не меньше Ральфа, любовалась всей этой суетой.

– Они сбежали, – объяснила она Дирку, – сбежали от обширной программы, приготовленной в их честь на сегодня. Не знаю, откуда взялось мнение, будто французы вежливы. Генерал – настоящая деревенщина, не так ли, генерал? И запуган до смерти нашими дамами. Он – единственный французский генерал, который, будучи в плену, потрудился изучить английский язык.

Генерал усиленно кивал головой и хохотал.

– А вы? – обратился он к Дирку, старательно и правильно выговаривая по-английски. – Вы также артист?

– Нет, не артист.

– Кто же тогда?

– Гм, банковский работник. Ценные бумаги. Знаете ли…

– Ах, – сказал вежливо генерал. – Бумаги Хорошая вещь. Мы, французы, очень ценим американские бумаги, да. – Он кивнул и обернулся к Даллас.

– Мы все поедем, – объявила Даллас.

– Куда? – спросил с беспокойством Дирк. Генерал тоже казался удивленным.

Ральф объяснил с восторгом:

– Это наш заговор. Все мы отправимся к вашей матери в гости. Вы ведь поедете? Вы просто обязаны ехать с нами.

– Ехать, – вставил наконец генерал Гоге. – Куда это? Я думал, мы будем спокойно сидеть тут. Здесь так тихо и не надо принимать никакие комитеты и делегации.

Он говорил недовольным тоном. Ральф взялся уговорить его.

– Мать мистера де Ионга – фермерша. Помните, я вам о ней рассказывал на пароходе, когда мы ехали сюда? Она была очень добра ко мне, когда я был еще мальчишкой. Она – чудная. Она разводит овощи.

– А! Ферма! Ну, это другое дело. Я ведь тоже фермер. Ладно. – Он еще раз пожал руку Дирку Он только теперь, по-видимому, почувствовал к нему интерес.

– Конечно, я поеду тоже. А знает ли мама, что вы приедете к нам? Она не надеялась увидеть вас, вы стали таким большим человеком…

– Погодите, я расскажу ей, как я приехал в Париж с пятью франками в кармане… Нет, она не ждет меня, но ведь она будет дома, правда? Я чувствую, что мы ее застанем там и что она – та же, что была когда-то.

– Да, она должна быть дома теперь.

Была весна – самое горячее время на ферме.

Даллас вышла из маленькой спальни за мастерской в пальто и новой весенней шляпе. Она подозвала верную Гильду Гонан.

– Скажите всем, кто будет меня спрашивать, что я почуяла зов весны. И если придет мальчик за этой картиной, скажите ему, что срок только завтра.

Они спустились по лестнице и сели в ожидающий их автомобиль. Через Люп, вверх по Мичиганскому бульвару, на южную сторону. Чикаго, обычно еще серый в апреле, сегодня весь купался в золоте и лазури. Воздух был холодный, но в этой суровости его чувствовалось уже ласковое обещание.

Даллас и Пуль увлеклись воспоминаниями о Париже, планами о встрече там.

А помните ли… Только семь франков, куча народу, ну и обед же был… Так вы непременно приедете в июне, и тогда… масляные краски… Вот это дело, я говорю вам… Вы будете великой художницей, Даллас… Вспомните, что говорил Вибрей… Учиться… Работать…