Вот тако-о-ой! - [49]

– Я вас доставлю домой в один миг, – энергично заявила Юлия. – Ты похожа на привидение, а малыш – совсем сонный. Я позвоню папе, и он отошлет твою тележку на ферму с кем-нибудь из своих конюхов. Предоставь все мне! И неужели ты никогда еще не ездила в автомобиле? Ничего в этом нет особенного. Я люблю больше лошадей, и Па тоже.

Дирк принял новость, как нечто вполне естественное, приспособившись быстро, как все дети, к перемене их положения. Малыш даже заявил важно, что у него будет непременно такой же автомобиль, когда он вырастет, и он будет мчаться даже быстрее, чем этот.

Ян Стин в первую минуту лишился от изумления дара речи.

Пока не прибыла тележка с лошадью, он считал, что та и другая таинственным образом пропали, а вдова де Ионг сошла с ума, чего и следовало ожидать.

На следующий день в легком фаэтоне, запряженном парой чудных серых, приехали Огаст Гемпель с Юлией. Но медленно поворачивавшийся мозг Яна больше не способен был уже воспринимать новые сюрпризы, и приезд этот оставил его довольно спокойным.

За двенадцать лет, отделявшие Гемпеля-мясоторговца от Гемпеля-учредителя общества упаковочных складов, он приобрел некоторый лоск и вальяжность. Весь седой в свои пятьдесят пять лет, краснолицый, он говорил почти без акцента, но вплетал в свою речь множество идиоматических выражений американских задворков.

За последние годы он стал туговат на ухо, так что, когда с ним говорили, он с усиленным вниманием глядел на собеседника, чтобы понять то, чего не мог расслышать. Одет Гемпель был в серый костюм, мягкую шляпу и ботинки с мягкими носами. Все это было дорогое и модное, но выглядело на нем, словно с чужого плеча.

Хозяйство Селины он осмотрел опытным быстрым глазом и спросил коротко:

– Желаете продать?

– Нет.

– Правильно. Через несколько лет эта земля будет стоить хороших денег.

Ему понадобилось не более пятнадцати минут, чтобы оценить всю собственность Селины от полей до риги, от риги до дома.

– Ну-с, так что же вы намерены делать, Селина?

Они сидели в прохладной маленькой гостиной, освещенной старинной голландской люстрой, разливавшей мягкий свет в комнате с тремя полками книг и прочим незатейливым убранством, придававшим гостиной уютный вид.

Дирк тем временем во дворе с одним из мальчиков Ван-Ройсов разглядывал серых рысаков Гемпеля. Ян возился на поле. Селина крепко стиснула свои руки с короткими обломанными ногтями, с загрубевшими и мозолистыми ладонями, руки, по которым, казалось, можно было прочесть всю историю последних двенадцати лет ее жизни.

– Я намерена остаться здесь работать на ферме и сделать ее доходной. Я сумею. Будущей весной моя спаржа начнет окупать расходы. Я больше не буду сажать обычные овощи, во всяком случае много. Хочу сделать упор на самый изысканный товар, для комиссионеров с Уотер-стрит. Хочу осушить дренажем низкие места. Удобрить их. Эта земля годами пустовала. Теперь она должна стать урожайной, если ее хорошо подготовить. А Дирк будет ходить в школу. В хорошую школу. И никогда мой сын не будет торговать на Сенном рынке. Никогда. Никогда.

Юлия зашевелилась на стуле, и шелк и бисер ее платья зашелестели. Она почувствовала свою беспомощность перед железной решимостью в тоне подруги.

– Да, но как же ты Селина?

– Я?

– Ну конечно. Ты говоришь так, словно ты-то сама не в счет. А твоя собственная жизнь? Существует уйма вещей, которые могли бы и тебя сделать счастливой.

– Да, моя жизнь не идет в счет. Я буду жить только для Дирка. Со всем другим я покончила. О, это вовсе не значит, что я разочарована в жизни, или чувствую себя побежденной, или что-нибудь в этом роде. Я просто хочу сказать, что я начала свою жизнь с ложными идеями. Теперь я вижу, в чем мои ошибки. И я должна уберечь Дирка от таких ошибок.

Тут Огаст Гемпель, раскачивавшийся на своем стуле и пристально глядевший на Селину, пока она говорила, принялся с отсутствующим видом рассматривать в окно своих серых.

Спустя некоторое время он заговорил, и речь его походила не на возражение или уговоры, а скорее на размышления вслух.

– Это, мне кажется, не наилучший способ исправлять ошибки. Каждый их делает сам и по своей воле. И смешно думать, что вы убережете кого-нибудь от его собственных проступков и просчетов.

После этой тирады он тихонько засвистел сквозь зубы и забарабанил согнутыми пальцами по столу.

– Смысл жизни, творческий труд, красота! – Селина говорила страстно, стремительно, не останавливаясь, – Я думала когда-то, что стоит захотеть этого, хотеть сильно и с верой – и оно придет. Надо только ждать и стараться жить как можно лучше, зная, что красота – вот она, близко уже. И тогда она придет. Так я думала. А теперь думаю иначе.

– Красота, – тихонько повторила Юлия, в простоте души предположив, что эта изможденная жалкая женщина сетовала на то, что она некрасива.

– Да, красота. Все, что ценно в жизни, все вместе я называю красотой. Ярко освещенные прекрасные комнаты. Сладкий отдых. Красочность. Работа. Книги. Музыка. Картины. Люди – всякие люди. Труд, который вы любите. И возможность расти, расти самому и видеть, как на глазах растут другие.

Вот что я называю красотой. И я хочу, чтоб все это было у Дирка.